Мрак тени смертной

Даже на первый взгляд этот человек произвел на Эйхмана впечатление. Высокий, поджарый, с внимательным ледяным взглядом, доктор Кастнер кивнул.

– Рад познакомиться, – сказал он. – Надеюсь, вам нравится этот ресторанчик? Самое спокойное и уютное место в этом сонном царстве.

Пока официант сервировал стол, беседа велась на нейтральные темы – о правительстве Виши и поведении Де Голля, этого французского верзилы, возглавившего бежавшую из Франции армию «лягушатников». Поговорили о снабжении Берлина и урожае года. Доктор Кастнер курил ароматные сигареты, доставая их из серебряного портсигара и прикуривая от серебряной зажигалки. Вел он себя непринужденно и хладнокровно, словно беседовал с коллегой, а не эсэсовским чиновником, от которого зависела судьба евреев, оставшихся на оккупированных территориях.

Его лоск и выдержка изумляли Эйхмана.

– У вас изумительная выдержка, – заметил он. – Вы могли бы стать идеальным гестаповским офицером, доктор.

Кастнер еле заметно усмехнулся и, прежде чем ответить, сделал ленивую затяжку.

– Я уполномочен руководством сионистского движения вести эти переговоры, – сказал он. – Полкнес посвятил вас в детали?

– В общих чертах, – сказал он, умышленно оставляя инициативу собеседнику.

– Нас беспокоит судьба многих евреев, которые пока еще находятся в Венгрии, – сказал Кастнер. – Не скрою, там находится много лиц, которых мы хотели бы видеть в Палестине.

Эйхман покачал головой.

– Наши руководители смотрят на эти вещи иначе, – сказал он.

– Фюрер дал указание решить еврейский вопрос до конца сорок третьего года. Вы сами знаете, что это значит.

Кастнер внимательно посмотрел ему в глаза и спокойно стряхнул пепел в пепельницу.

– Разумеется, – сказал он. – Но хорошо известно, что из любого правила бывают свои исключения. Мы с вами могли бы поискать компромисс…

– Например? – спросил Эйхман, глядя, как Полкнес разливает вино, жестом отпустив официанта.

– Мы могли бы выплатить за каждого из тех, в ком заинтересованы, определенную сумму.

– Я не думаю, чтобы это могло заинтересовать руководство рейха, – честно ответил Эйхман. – Как я понял, вас интересует не один и даже не десять человек. Вы рассчитываете на большее.

Кастнер едва заметно кивнул.

– Возможно, речь пойдет о сотнях или даже тысячах человек, – сказал он. – Это был бы хороший гешефт, господин Эйхман. Часть денег мы могли бы перечислить на отдельный счет в ту страну, где его владельцу было бы удобно открыть его…

Эйхман засмеялся.

– Все-таки не зря говорят, что в каждом еврее живет торгаш, – сказал он. – Мы еще не договорились в деталях, а вы уже пытаетесь купить меня, доктор Кастнер. Но ведь вам прекрасно известно, что я из СС, а СС денег не берет, эсэсовцу легче потерять жизнь, чем свою честь!

Доктор Кастнер нетерпеливо взмахнул сигаретой.

– Оставим это для агитационных брошюр, – сказал он. – Я понимаю, что за вашей спиной тоже не пусто и вам трудно принять решение сразу, не обсудив его со своим руководством.

Будем говорить откровенно, мы могли бы обеспечить порядок среди тех, кто останется в ваших лагерях. Они не будут бунтовать, они не возьмут в руки оружие, они будут терпеливо дожидаться своей участи. Взамен вы закроете глаза на то, что несколько тысяч отобранных нами людей эмигрируют в Палестину. Разумеется, вопрос о денежных компенсациях остается прежним и будет определен соглашением сторон. Вы считаете это справедливым?

– Я думаю, это будет правильным, – согласился Эйхман. – Что касается отобранных вами людей… Не будет ли справедливым, если мы их немного разбавим теми, кого отберем мы?

– Согласен, – сказал доктор Кастнер. – Но вопросы компенсационных выплат на этих лиц распространяться не будут. Я полагаю, что эти люди будут противостоять английскому влиянию в арабском мире? В этом будем заинтересованы и мы. Вы создаете в Европе свой тысячелетний рейх для немцев. Мы будем делать то же самое, но в Палестине. Вы изгоняете нас из Европы, мы с этим готовы смириться. В обмен на историческую родину, с которой нас так несправедливо изгнали.

– Вы меня удивляете, – сказал Эйхман. – Я не думаю, что вы так наивны, как пытаетесь показаться. Тысячелетняя империя не ограничится Европой. Это организм, которому будет нужен весь мир. Знаете, во времена кайзера была такая песенка, – он прикрыл глаза и пропел:

Даже негритятаВ Африке большой,Даже негритятаПросятся домой:– Хотим опять в колонию,в рейх наш дорогой,в рейх,в рейх,в рейх…

Боюсь, что ее поют и сейчас. Даже более усердно, чем раньше!

– Пусть в этом разбираются вожди, – хладнокровно сказал Кастнер. – По моему мнению, все не так страшно. Вы – молодая нация, в вас играет сила. Придет время, и она уступит место мудрости. Фюрер не вечен, вечен народ, а народу однажды надоест убивать и захочется созидать. Мы подождем.

– Ожидание может затянуться, – сказал Эйхман. – В один прекрасный день вы можете обнаружить и себя, и свой народ возле возлюбившего вас Господа. Лично мне кажется, именно в этом спасение для евреев. Вы – нация-вирус, во все времена и во всем мире вы были изгоями. Евреи оказались слишком умны для всего остального мира. Тем они и опасны. Вы достаточно умны и образованы, доктор, чтобы я опирался сейчас на исторические примеры.

Кастнер широко улыбнулся.

– Не старайтесь уязвить меня, – сказал он. – Во времена Чингисхана монголы вторглись в Персию и вырезали там всех до кого смогли дотянуться. И что же? Империя не ушла в ничто, хотя от населения ее осталось чуть более десяти процентов. Вы забываете, мы были в египетском рабстве до Моисея, тем не менее мы выжили. Нас резали римляне, но мы снова выжили. Выживем и теперь, надо только запастись терпением, а нашему народу терпения не занимать.

– Я доложу ваши соображения рейхсфюреру, – сказал Эйхман, тайно восхищаясь способностью доктора вести разговор в нужном ему направлении. – Думаю, что мы можем найти определенные точки для взаимопонимания.

Он поднял свой бокал, в котором нежно переливалось «кьянти», и доктор Кастнер чокнулся с ним, уважительно опустив край своего бокала чуть ниже бокала Эйхмана, словно признавая, что окончательное решение принадлежит собеседнику и его окружению в Германии.

– Послушайте, доктор Кастнер, – сказал Эйхман, делая маленький глоток восхитительного вина. – Но ведь тем, кто останется у нас, им ведь будет обидно, что вы спасаете избранных?

Кастнер качнул головой, неторопливо достал свой серебряный портсигар, так же неторопливо достал из него новую сигарету и прикурил от своей замечательной зажигалки. Над столом поплыл голубоватый дымок. Пожалуй, уже этот сигаретный дым был ответом Эйхману, но его собеседник все-таки сказал, твердо глядя в глаза Адольфа:

– Мы не будем их считать погибшими. Просто это будут те среднестатистические единицы, которые эмигрировали не в Палестину.

Простота, с которой этот рафинированный иудей предал своих собратьев во славу идеи еврейского государства в Малой Азии, удивила Эйхмана. Более того, она его поразила. Работая в СД, Эйхман часто встречался с предательством. Иногда предавали из-за неудовлетворенного самолюбия, чаще предавали из-за денег или иной не менее гложущей душу корысти, были и такие, что предавали из-за идеи, в большей степени это относилось к коммунистам, работающим на Советы. Но масштабы задуманного предательства, высказанного в качестве идеи в ресторанчике нейтральной страны, не могли не поразить воображения Эйхмана. В конце концов, редкие вожди могут послать на смерть целый народ лишь только для того, чтобы этот народ имел возможность вернуться на обетованную родину и посадить этих вождей на свою шею в качестве правителей.