Мракобес
Шрифт:
Мы сняли с трупа мешок, вытащили еду и тут же, прямо возле трупа, разорвали зубами хлеб. Три голодных пса. Клаппиан стоял в луже крови, но даже не замечал этого, а когда заметил, то выругался и пошел мыть ноги в реке. А я пошел срать.
Ты замечал когда-нибудь, Бальтазар, что самые замечательные мысли приходят в голову именно тогда, когда сидишь, скорчившись, где-нибудь в кустах и давишь из себя говно? Я срал и думал о том, что в желудке у меня камнем лежит чужой хлеб и что скоро придется прирезать Нойке и жрать его плоть, если мы не найдем себе пропитания. Вот о чем я думал.
И тут мой взгляд
Поначалу я принял его за золотой и завопил, как безумный. Мои товарищи примчались на этот крик. А я вскочил, забыв подтереть задницу, сжал пальцы на самородке и зарычал, что убью любого, кто подойдет ко мне и попытается отобрать мое сокровище. И они тоже ощерились, схватились за молотки.
А потом Клаппиан сказал:
– Давайте поищем еще.
И мы стали искать…
– И нашли, – сказал Бальтазар.
Старик засмеялся.
– И нашли. А потом оба моих товарища умерли. И не я убил их. Они умерли в своей постели, исповедавшись и причастившись, чин чинарем. А я – живу и живу. Уже семьсот лет как живу. И все здесь, на руднике.
Бальтазар встал.
– Уже уходишь? – спросил старик и захихикал.
– Да, – ответил Бальтазар. Он чувствовал себя отравленным.
8 июня 1522 года, св. Медард
Инквизиционный трибунал разместился за толстыми стенами Командорского дома Иоаннитского ордена, одного из самых больших домов в Раменсбурге.
В большой комнате, под низким потолком, втянув голову в плечи, стоит Рехильда Миллер – как давит на нее этот низкий свод!
В комнате почти нет мебели, только у полукруглого, словно бы приплюснутого оконца разместился толстоногий стол.
За столом сидит монах, пишет. Тяжелые сутулые плечи монаха покрыты коричневым плащом.
Рехильда смотрит на него, молчит.
– Расскажи мне о своем целительстве, – спрашивает он наконец, не поднимая глаз. – Чем ты пользовалась, Рехильда Миллер?
Какой тихий у него голос. До костей пробирает.
– Только тем, что дала мне природа, – насилу выговаривает женщина. – Важно не иметь, важно уметь воспользоваться.
Он роется в своих записях, едва слушает ее ответ. Потом задает новый вопрос:
– Свидетели утверждают, что ты умеешь заключать чужую боль в камни. Это правда?
– Да, господин.
Быстрый взгляд.
– Каким образом?
– В камнях содержится божественная сила. Этому учит Хильдегард фон Бинген.
– Труды Хильдегард фон Бинген мало известны и, следовательно, не являлись предметом анализа отцов церкви, так что ссылаться на них не следует, – скучным скрипучим голосом сказал монах. – Но тебе разрешается частично изложить учение, которым ты руководствовалась, если даже оно и еретично.
Рехильда слегка подалась вперед, заговорила чуть задыхаясь – она волновалась.
– Когда Бог сотворил первого ангела и дал ему имя Ангела Света, Люцифера, Он украсил его драгоценными камнями. Хильдегард говорит, что камни и свет имеют одну природу, ссылаясь на слова Иезекииля: «Ты был на святой горе Божией, ходил среди огнистых камней». Когда же Люцифер через свою гордыню был низвергнут в ад, весь прежний свет и вся мудрость первого ангела перешла в камни и была рассеяна по
земле.Иеронимус фон Шпейер слушал. Какое высокомерное лицо. Невозможно угадать, о чем он думает.
– Ты чтишь Люцифера превыше своего Господа?
И этот его ужасный голос, скрипучий, еле слышный…
Рехильда побледнела. Только и смогла, что покачать головой.
Он ждал. Тогда она сказала:
– Нет. Я хотела только одного – избавить людей от страданий и болезней. В чем же моя вина?
– Ты нарушала естественный ход вещей, – сказал Иеронимус фон Шпейер.
Помолчав несколько секунд, Рехильда осмелилась:
– Что такое «естественный ход вещей», господин?
– Совокупность вторичных причин, направляемых силою судьбы для достижения предначертанного Богом, – ответил Иеронимус еще более скучным тоном, и Рехильда утратила охоту задавать ему вопросы.
Она попыталась объяснить иначе:
– Но для чего же тогда существуют врачи? Зачем же люди дозволяют им лечить больных, облегчать страдания умирающих? Пусть бы умирали без всякой надежды, без помощи.
– Человеческую хворь исцеляют естественными средствами, – ответил Иеронимус. – Естественный ход вещей подобен спокойной воде в пруду. Прибегая к колдовству, ты бросаешь камень в этот пруд. Как ты можешь заранее сказать, кого и как заденут волны, разбежавшиеся во все стороны?
– То, что я делала, не было колдовством, – возразила Рехильда. – Я лишь применила силу, заключенную в камнях. Она УЖЕ была там. Мои действия только высвободили ее. Если бы я умела делать это раньше, я спасла бы дочь Доротеи, которая умерла от удушья, и несчастная женщина обрела бы утешение.
– Доротея была в числе тех, кто донес на тебя, – сказал Иеронимус.
Рехильда онемела на мгновение. Потом вымолвила:
– Зачем вы говорите мне об этом?
Иеронимус поднялся из-за стола, отложил перо.
– Чтобы лишить тебя мужества.
– В таком случае, вы не боитесь, что мое колдовство может повредить ей?
– Нет, – сказал инквизитор.
– Можно, я сяду? – спросила женщина, чувствуя, что слабеет.
– Нет, – спокойно сказал Иеронимус фон Шпейер, и она осталась стоять.
Он прошелся по комнате, о чем-то раздумывая. Потом резко повернулся к ней и велел:
– Расскажи, как ты повстречала его.
– Кого? – пролепетала женщина.
– Ты знаешь, о ком я говорю, – сказал Иеронимус. – И не лги мне. Я тоже встречался с ним.
– Я не понимаю…
Иеронимус отвернулся, подошел к столу, взял какой-то документ.
– Ты умеешь читать?
– Немного.
Он сунул документ ей под нос, но из рук не выпустил. Рехильда наклонила голову, зашевелила губами, разбирая четкие буквы:
«…сбивчивые и недостоверные показания наряду с прямыми и косвенными уликами, указывающими на несомненную причастность к колдовству и грубому суеверию, приводят нас к выводу о необходимости провести допрос под пытками. По этой причине мы объявляем и постановляем, что обвиняемая Рехильда Миллер, жена медника Николауса Миллера, из города Раменсбурга, должна будет подвергнута пыткам сегодня, в семь часов пополудни. Приговор произнесен…»
Иеронимус отобрал документ, аккуратно положил его на стол, прижал тяжелым подсвечником. Женщина почувствовала, как онемели ее пальцы.