Мстислав Великий. Последний князь Единой Руси
Шрифт:
– Может, никогда? – спросил он.
– Может, никогда, – эхом ответила она и взглянула ему в лицо; он увидел, что в глазах ее стояли слезы, и стал успокаивать:
– Ничего. Я сам как-нибудь загляну в Новгород.
– Правда? – с надеждой спросила она.
– А что? Соберусь и приеду. Семь верст не крюк!
Она успокоилась. Они шли молча, внимательно рассматривая валежник и жерди, уложенные на пешеходной дорожке. Улица кончалась, впереди виднелся лес, Пригоже не хотелось идти дальше, она сказала:
– Свернем к Десятинной церкви, – и пошла через дорогу. Она думала,
– Чего же ты? – спросила она. – Иди сюда.
– Нет, ты иди, – набычившись, ответил он.
– Я не хочу в лес.
– А я не желаю гулять по улицам, – ответил он.
Так стояли они некоторое время. Пригожа не могла вернуться, потому что считала это унижением своего девичьего достоинства: он ухаживает за ней, пусть уступит. А Всеволод, видно, рассуждал по-другому: женщина должна подчиняться мужчине. Наконец Пригожа повернулась и медленно побрела по улице, надеясь, что он догонит ее. Но он не догнал, и она одна вернулась во дворец.
Всеволод пришел на другое утро. Она спустилась к нему, подошла насупленная, но он сказал как ни в чем не бывало:
– Отправимся сегодня на рынок? Мне дядя поручил купить кое-что из оружия.
Ничего не ответив, Пригожа зашагала к Подолу. Они стали обходить торговые ряды, которым, казалось, конца-края не будет. Всеволод не удержался, преподнес Пригоже искусно изготовленное ожерелье. Это был настоящий княжеский подарок, даже окружающие люди зацокали языками от восторга. Дальше Пригожа, кроме подарка и Всеволода, ничего не видела. Она то гладила ладонью холодноватые драгоценные камни, в изобилии усыпавшие украшение, то кидала сияющие взгляды на княжича. А он шел рядом, невозмутимый и уверенный в себе.
Ей хотелось еще походить по торговым рядам, просто так, чтобы люди полюбовались и позавидовали подарку, потому что больше народу, чем на рынке, было не встретить, но Всеволод купил саблю арабской работы и собрался домой. Но вдруг остановился и пригласил ее в харчевню. Простой люд на рынке питался пищей, приготовленной тут же на костре. Но знатные и богатые люди предпочитали перекусывать в приспособленных для еды домах; там были столы, скамейки, посетителей обслуживали бойкие парни в чистых нарядных рубахах, перетянутых поясами.
Всеволод заказал для себя блины со сметаной и бокалом пива, а Пригоже – кусок пирога с зеленым луком и яйцами и сыту – медовый взвар на воде. Потом они пошли по улицам Киева. Он с усмешкой и обожанием смотрел на нее. С усмешкой потому, что она никак не могла расстаться с украшением, поочередно то гладила, то накрывала его ладонью. Она наслаждалась, жила им. Боже мой, как мало нужно девушкам для счастья! А обожание его было от милого лица девушки, которое словно сияло; оно было свежее и такое светозарное, что, казалось, воздух вокруг него был пронизан этим светом. Он заметил между бровями у нее поперечную, упрямую морщинку, и ему почему-то подумалось, что вчера они поссорились из-за этой упрямой морщинки... Но в этой девушке было столько очарования, невинности и непосредственности, что он готов был быть с ней бесконечно.
На углу улиц Всеволод
предложил:– Перейдем на ту сторону или пройдемся до леса?
Она поняла намек, ответила, кинув на него игривый, непокорный взгляд:
– Как скажешь...
В лесу было прохладно и тихо, только кроны деревьев слегка качались, по земле плавали расплывчатые тени. Все это настраивало на близость, и он осторожно обнял ее за пояс; она не отстранилась.
– Мне кажется, я не иду, а плыву среди мелколесья и высоких трав, – тихо произнес он, наклоняясь к ее уху.
– Я тоже ног не чувствую, – призналась она ему. – Такая легкая, словно воздушная.
– Представь себе, идем, идем вот так и вдруг взмываем вверх к верхушкам деревьев...
– И летаем среди них, раскрыв руки...
– А под нами белочки прыгают, орешки грызут...
– И вдруг из чащобы леший вываливается...
– Громадный такой, с зелеными немигающими глазами.
– А уж лохматый! Страсть глядеть, как волосами зарос!
– А мы не боимся его и улетаем на полянку!
– Где русалки гуляют, песни поют.
– Э, с ними шутки плохи, они могут околдовать и в омут затащить.
– Страсть какая!
– А я тебя спасу. Обниму вот так, и никакая русалка не тронет!
Он привлек ее к себе и поцеловал. У нее подкосились ноги, она прижалась жаркой щекой к его груди, прошептала:
– Ты правда любишь меня?
– Как в соборе увидел, места себе не нахожу.
– А твои родители знают о наших встречах?
– Нет. Я ничего не говорил.
– Они будут против?
– Не знаю. А твои?
– Отец даже не допускает такой мысли.
– Да, дела-а-а...
Она вздохнула, сказала:
– Может, что-нибудь придумаем?
– А что?
– Как бы их примирить...
– Многолетняя вражда... Не знаю.
Вечер перед ее отъездом был самым тяжелым. Сначала они поругались. Ничего вроде не предвещало размолвки. Встретились на краю леса, углубились в чащу, на ходу целовались.
– Соскучилась по Новгороду? – спросил он.
– Немного. По маме особенно. А ты?
– Да так себе. Чернигов красивый. У нас детинец мощный, ничуть киевскому не уступает. А собор Спаса Преображения считаю даже изящнее Софийского собора.
– Послушаешь тебя, так не Чернигов, а пуп земли Русской! Ты нашего Новгорода не видел!
– Зато слышал. Построен среди болот, весь деревянный. Даже крепостные стены из бревен сложены.
– Ну и что! У нас три каменных собора – Софийский, Николы на Дворище и Юрьевский! Да еще Антониев монастырь строится, огромный-преогромный!
– Все равно далеко Новгороду до Чернигова. У нас сады какие, как они по весне цветут, нигде нет такого!
– И у нас есть сады! И у нас они цветут по весне! Подумаешь!
Они пошли молча, надувшись друг на друга. Никто не собирался начинать разговор первым и, может, так и расстались бы не попрощавшись, только вдруг Пригожа задела башмачком за выступавшую жердь и чуть не упала. Он ее поддержал. Они засмеялись, размолвки как не было. Стали говорить о пустяках.
Перед расставанием она прижалась к его груди щекой и проговорила страстно: