Мстислав Великий

— Добро, — молвил он наконец, оторвавшись от чтения. — Великий труд создан в твоей обители, отче. Но ныне я великий князь и только мне решать, как будет писаться летопись и что в ней будет прописано. О том, как умирал мой отец и какими словами благословил нас, детей своих, да то «Поучение», что он нам прочёл, да каков он был в делах, — всего этого нет. Мой отец был лучше, чем прописано тут. И посему я забираю от вас сей труд. И сам решу, как и кто будет писать его дальше!

Игумен Степан еле скрыл своё разочарование. Он понимал, что это значит — летописание испокон веков ведётся в главном монастыре, который посещает князь и который больше получает от него даров. При Святополке таким был Печерский монастырь. Потом Владимир Мономах сделал главным свей любимый Выдубицкий. А сейчас, при Мстиславе, всё снова меняется.

Но если споришь с князем, то можешь нажить себе неприятностей — лишиться даров, подношений и жалованных угодий. И игумен Степан только сокрушённо покачал головой, когда несколько дней спустя боярин Иван Захарьич с отроками отвёз «Повесть временных лет» обратно в Печерский монастырь тамошнему игумену Прохору.

3

Уже осенью, вдоволь нагостившись в Киеве, наохотившись в Вышгородских лесах на оленей и кабанов, постреляв уток и гусей и погоняв зайцев, радостный ворочался в Новгород Всеволод Мстиславич. Молодой князь был счастлив. Дома ждала его молодая жена и малютка сын, по которым он успел соскучиться, привычные повседневные дела и близкие уже походы на емь и корелу. Правда, были и тяжкие труды — бесконечные споры с боярами, сидения с думцами и разбор бесчисленных взаимных тяжб. Старые бояре, помнившие молодым ещё его отца, слишком крепко сидели на своих толстых задах, слишком по нраву пришлась им сытая, тихая жизнь, а своих сыновей, таких же молодых и горячих нравом, как сам Всеволод, они держали в узде и не выпускали до самой смерти.

Всеволод ехал не спеша, вдоль берега Днепра. Задержался на несколько дней в Смоленске у брата Ростислава. Вместе съездили на охоту на днепровские берега. А оттуда уже двинулся через верховья Волги, Западную Двину и Ловать — к Ильмень-озеру и в Новгород.

Новгород встретил проливным дождём. Осенняя дорога раскисла, кони с трудом чавкали копытами по грязи. Не заезжая в город, Всеволод сразу свернул на Городище.

Вперёд был послан отрок — доложить княгине о возвращении князя, — и Анна Святославна выбежала встречать мужа в наспех наброшенной шубейке. Капли дождя вмиг промочили её убор, стекали по щекам, висли на ресницах, и казалось, что молодая княгиня плачет. Наверное, она и в самом деле плакала от радости — голос дрожал, а губы прыгали. Выскочив под дождь, Анна цеплялась за мужнино стремя и, когда князь спешился, повисла у него на шее. Вымокший до нитки Всеволод наскоро обнял жену и вместе с нею взбежал на крыльцо, где в сенях отряхнулся по-песьи, сбросил подбежавшему холопу на руки опашень и шапку и поспешил во внутренние покои.

— Сейчас, Севушка, сейчас баньку истопим, — щебетала Анна, суетясь рядом с мужем. — Отпаришься, высушишься, отдохнёшь, а там уже в поварне пир готовят. Твоего ради возвращения!

— Сегодня вели подать что есть — я голоден, аки волк! — Всеволод стащил с плечей мокрую на рукавах и вороте рубаху, и Анна задохнулась от нежности, глядя на крепкое ладное мужнино тело. Как, оказывается, истосковалась она по нему за полгода-то! — А назавтра пущай пир горой готовят. И боярам новгородским повестить надо — мол, князь воротился. Радость пусть будет!

— Князь воротился, — повторила Анна, но радость померкла. Князем-то уже полгода как был её сынок Иворушка. К нему и к ней, как матери, обращались бояре, коли желали получить разрешение на дела. Ему несли дары, от его имени в новом суде на Житной улице заседал Даньслав Борисыч. И случись война, Иворушкины воеводы поведут полки на бой.

— Всех на пир созову, — говорил Всеволод, не замечая жениной тревоги. — Я великого князя киевского сын и наследник! Я — Всеволод Новгородский! — Он подхватил Анну на руки и закружил по горнице. — А как батюшка помрёт, я на его место сяду, а Ивора — здесь, в Новгороде, князем поставлю.

— Так Ивор уже, — заикнулась было Анна.

— Что — «уже»? В Новгороде, говоришь? Ну, так и я в Новгороде родился. Пущай привыкает. А его тут оженим — и сын тут родится!

Радость Всеволода была велика. Насвистывая, пошёл в баню. Потом сидел у огня в чистой рубахе, пил сбитень и слушал шум дождя — ливень и не думал прекращаться. Вечером прошёл крытыми переходами до домовой церкви, поставил свечу за упокой души Владимира Мономаха и за здравие Мстислава Мономашича и воротился в опочивальню к заждавшейся жене усталый, но довольный.

Но уже на другой день радость померкла, ибо бояре прознали, что Всеволод воротился на Городище. Поведал им сам Даньслав Борисыч, почувствовавший себя большим человеком при малолетнем князе. Его отрок по делам заезжал на Городище и своими глазами зрел княжий поезд. Узнал он и Всеволода. Нашлись и другие видоки.

В ту пору, когда Всеволод парился в бане, обливаясь квасом и хлеща себя веником, бояре спешно собирались на подворье у посадника. Многие знали, что случилось, другие пребывали в недоумении и лишь на пороге узнавали новость. Отовсюду неслись охи и ахи.

— Вот не было заботы — так подай! — всплёскивал руками Саток Степаныч. — И чего ему неймётся-то? Жили себе, не тужили!

— Явился не запылился, — вторил Ермил Мироныч. — А того не ведает, что нет для него уже места!

— Так не ведает же ничего! — вещал Ивор Иванкович. — Мы сие дело впотай совершили, со Всеволодом словом не перемолвились.

— Кто же знает, что он не насовсем уезжал! — плаксивым голосом вздыхал Саток Степаныч.

— А я вам говорил, говорил, бояре! — Посадник Борис стучал посохом об пол. — Неча на князей подыматься! Неча старое рушить!

— Ты бы помолчал, Всеволодов доброхот, — оборвал его Мирослав Гюрятинич. — Мы тя ставили — мы тя и скинем!

— Кабы знать, где упасть, соломки бы подстелил, — сказал, как отрезал, Ставр Гордятич. — Прожили без него полгода — и далее проживём! У нас свой князь есть, Иван Всеволодич. Его мы признали, его кормим-поим, а чужие нам не надобны. Надо Всеволоду путь указать.

Хоть и порешили бояре всё давно, но многие испугались. Одно дело — решать свои дела в отсутствие князя, а совсем другое — выгонять князя, в свой дом воротившегося. Но изменились времена. Умер Владимир Мономах, а как покажет себя его сын — ещё неизвестно.

— Не случилось бы, Ставр Гордятич, как в прошлый раз, — подал голос Ждан Анисимыч. — Как бы вдругорядь не пришлось за вольности ответ держать! Как-то Мстислав Владимирич решит? Яблочко от яблони...

Дорого заплатила семья самого богатого новгородского боярина Анисима Лукича за непокорство своего родителя. Хоть и вызволили его из поруба вслед за Ставром, но пришлось большой откуп заплатить, да и довезли до Новгорода еле жива. А ещё двое бояр так и сгинули.

— Мстислава я сызмальства знаю, — успокоил Ивана Ставр. — Ещё в отроках вместе на берегу Волхова играли. Он хоть и суров бывает, а отцовой жестокости в нём мало. Мономаха отец с отрочества с поручениями посылал по всей Руси, а в шестнадцать годов ему пришлось из Киева бежать, когда там чернь взбунтовалась. Мстислав в иное время рос. Здесь, в Новгороде, ему жилось тихо и мирно. Он и привык дела миром решать. Не станет ссориться Мстислав с новгородским боярством...

— Особливо ежели жена его — новгородка! — вспомнил Завид Дмитрии. — Коли Агаше весть подать — в случае чего замолвит слово.

— Да чего мы прежде времени отходную-то запели? — прервал спор Мирослав Гюрятинич. — Сперва надо Всеволода со стола согнать, а там поглядим!

Речь старого боярина возымела действие. Кто колебался — успокоился, кто ратовал за его изгнание — ещё более воодушевился, а стоявшие за прежнего князя притихли. А вдруг и правда уйдёт Всеволод Мстиславич насовсем? И даже посадник Борис затаился.