Мстислав Великий

— Беги, князь! — выдохнул тот. — Спасайся!

На дворе негде было ступить, и Ярослав ринулся в терем. Через окно или задние двери можно было выскочить, потайной калиткой выбраться из усадьбы и положиться на удачу. Эх, коня бы где достать!

— В терем! — кричал Всеволод, спешиваясь у крыльца. — Там ищите!

На верхней ступени его встретил Вавила — с мечом и щитом, в одной рубахе, со злым оскалом в бороде. Поняв, что верный пёс до последнего вздоха будет защищать хозяина и даст ему время убежать, Всеволод всё же начал бой. Он был высок, крепок, силён и молод, кроме того, был не один и сумел оттеснить Вавилу со ступеней на широкое крыльцо. Но сотник по-прежнему загораживал дверь, и обойти его не было возможности.

Помог случай. Кто-то из спутников Ольговича метнул в сотника копьё. Вавила отбил щитом, но открыл бок, и в этот бок Всеволод со всей силы ткнул мечом. Рязанец покачнулся, поднял меч, продолжая бой, но не удержался на ногах и рухнул, заливая кровью крыльцо. Мимо него в терем ринулись дружинники...

Ярослав метался в ставшем тесным тереме. Бежать в ночь в чём был? Никогда! Князь ринулся в свои покои, вспугнул дворовую девку Марфу, которая стелила ему постель и иногда ласкала по ночам, толкнул с дороги кого-то ещё и стал торопливо рыться в сундуке. Всё добро взять невозможно, но кое-какие вещи он не мог оставить. Женино обручье, дорогой опашень на бобровом меху, гривны, кольчугу германской работы, рыцарский стилет — дар материна брата...

Он как раз набрасывал на плечи кольчугу, когда в переходах терема послышался топот ног. Ярослав встряхнулся, хватаясь за меч, ринулся вон — и налетел на младшего Торчинича.

— Князь! — гаркнул тот на весь терем. — Держи его!

Ярослав Святославич приготовился к бою. На голос Торчинича ворвалось ещё человек пять. С мечом он оборонялся довольно долго, пока его не оттеснили щитами в угол и не вынудили опустить оружие. Торчинич сам отобрал у князя меч.

Потом дружинники расступились, и на пороге появился Всеволод Ольгович. Холодно взглянул на стрыя и стянул с головы шлем, открыв красивое усталое лицо. Полные алые губы изогнулись в усмешке.

— Мой Чернигов, стрый!

— Это не по-божески! — попробовал возмутиться Ярослав. — Господь не допустит...

— Господь допустил, что ты старшинство Святославичей отдал, не стал за великое княжение бороться, — возразил Всеволод. — И нет более Святославичей. Есть Давидичи, мы, Ольговичи, и вы — Ярославичи, — скривился он. — Се — град отца моего, мне им и владеть. А ты сиди в своём Муроме да Рязани и сюда не суйся!

— Ты меня отпускаешь?

— Раскатал губы! — Ольгович сел на лавку и махнул рукой. — Увести!

К Ярославу Святославичу подступились, сорвали дорогую германскую кольчугу и верхнюю одежду, заломили руки назад и поволокли в поруб. Его посадили отдельно от немногих дружинников, которых удалось взять в плен живыми, и заковали в цепи.

В ту ночь княжеский терем содрогался от криков победителей. Дружина Всеволода Ольговича Черниговского праздновала победу своего князя. Сам он под утро забылся, хмельной, в объятиях холопки Марфы, ещё вчера ласкавшей Ярослава.

2

Отгуляв пиры, Всеволод послал в Новгород-Северский за женой и добром. Показывая, что сел в Чернигове насовсем, он по примеру отца, отдавшего Комнинам Тьмутаракань, отдал Новгород-Северский брату Святославу за то, что тот помог своей дружиной.

Рогнеде Чернигов понравился. Молодая девушка с детским изумлением ахала и всплёскивала руками. По сравнению с Новгород-Северским это был самый прекрасный город на Руси. Только Новгород Великий и Киев могли сравниться с ним. Высокие крепкие стены, добротные дома, мощёные улицы, каменные соборы и белокаменный княжеский терем, богатые усадьбы бояр, монастыри за высокими оградами, колокольный перезвон — всё завораживало и радовало молодую княгиню. И муж, встречавший на крыльце и увлёкший в палаты, где уже ждал праздничный пир, — тоже был как красивый сон.

Худо было другое — что это великолепие не навсегда. Оставшись наконец с мужем наедине в темноте ложницы, Рогнеда спросила:

— Володушка! Что же это?

— Ты о чём? — Утомлённый накануне ласками, Всеволод небрежно поглаживал маленькую грудь жены.

— Ты Чернигов заял... стрыя свово в поруб засадил...

— А чего? Отец мой тоже кандалы в Византии примерял — пущай и другие поймут, каково это...

— Со стрыем у твоего отца вражды вроде не было.

— С муромским князем у меня вражда! — завёлся Ольгович. — По лествичному праву Владимиру Мономаху он должен был наследовать. Князь Чернигова, старший Святославич! А стрый Ярослав что? Палец о палец не ударил! Наоборот — поспешил в ножки Киеву поклониться, только бы стола не лишали! Чуял, что не по чину в Чернигове сидит! Чернигов от века был второй стол на Руси. Третьим — Переяславль. Здесь сидел тот, кто сменял великого князя. Это великий город. Слабому князю его не удержать. Со стрыя и Мурома довольно. Он с мордвой совладать не мог, а туда же кинулся — княжить!.. Нет, Рогнедушка, тот, кто не смог старшинство в целом роду удержать, не должен старшим и среди ближней родни быть! Ты согласна со мной?

Всеволод приподнялся на локте, навис над женою. Рогнеда еле дышала, снизу вверх глядя тревожно-влюблёнными глазами. В них светился огонь, и Всеволод стал тихо ласкать жену, как заклинание, повторяя одно и то же:

— Ты согласна со мной? Согласна?

Теряя разум от мужниных ласк, молодая княгиня извивалась на ложе и шептала:

— Согласна! Согласна!

Получив весть о том, что сотворилось в Чернигове, Мстислав не стал медлить и послал гонцов брату Ярополку — собирать полки на Ольговича. В помощь он отправил сына Изяслава — юноша засиделся подле отца и мечтал поразмяться.

Переяславльский князь был уверен, что Всеволод пошлёт за половцами — так делал Олег Святославич, так должен был поступить и следующий по его стопам сын. Поэтому, едва сыновец прискакал в Переяславль с небольшой дружиной и вестью, что остальные полки вот-вот будут готовы, Ярополк сказал Изяславу:

— Поспешай-ка в Курск. Бери с собой дружину Ольбега Ратиборыча и занимай Посемье. Оттуда донские половцы чаще всего приходят на Русь. Там встаньте заслоном, а я, как только буду готов, пойду с твоим отцом на Чернигов, да и вас не забуду — пришлю подмогу.

Изяслав улыбался, с восторгом принимая поручение. Ярополку, когда он провожал сыновца, кольнула сердце горькая мысль — очень похож юный Мстиславич на своего тёзку, Изяслава Владимирича. Даже тем, что тот тоже какое-то время был князем Курска... Не приведи, Господь, повторить Мстиславичу судьбу Владимирича!

Всеволод мог быть каким угодно — влюбчивым до безрассудства, кичливым, гордым и заносчивым, себялюбивым и хитрым до двуличия, но недальновидным он никогда не был. Новый черниговский князь был уже взрослым, когда его отец вернулся отвоёвывать Чернигов, и навсегда запомнил, как отец боролся за этот город и как любил его, горько и преданно, как в Новгород-Северском хранил ему верность и завещал её своим сыновьям. Всеволод понимал, что Мстислав не останется в стороне и начнёт войну, усмиряя усобицу. Поэтому, едва до него через верных людей дошли слухи, что Киев собирает войска, он тут же послал Ивана Чудиновича и Борея в половецкую степь. Германская кольчуга стрыя Ярослава Святославича и рыцарский стилет были в числе даров, которыми должно было склонить половецких ханов к выходу на Русь.

Послы ушли в степь, и вскоре Всеволод понял, что поступил верно. Из Киева пришла весть от Мстислава — великий князь объявлял, что идёт на непокорного войной, если тот немедля не освободит Ярослава Святославича и не вернёт ему Чернигова.

— Что ж, стрыю и впрямь не место там, где он ныне обретается, — хмыкнул Ольгович, услышав из уст посла приказ. — Сегодня же князь муромский обретёт свободу!

Ярослава Святославича вытащили из поруба, вывели на двор, сбили цепи и вернули оружие и дорогую одежду. Потом привели полтора десятка дружинников — всё, что осталось от двух сотен, что служили ему прежде. Остальные были посечены или умерли от ран. Князь с растерянностью оглядывал своих людей, пытаясь найти знакомые лица и боясь угадать судьбу самых верных. Вокруг плотным кольцом стояли северцы, а сам Всеволод Ольгович взирал на стрыя с крыльца.