Мудаки

Тут мне хочется успокоить уважаемого читателя, что мудак - это озабоченный, то есть можно сказать: озабоченные из Сохнута - это, конечно, ниже рангом, чем пророк Моше и великий Эзра, но тоже кое-что.

И если мне удалось успокоить уважаемого читателя, то продолжу с последних слов про мудаков из Сохнута...

А если не удалось успокоить, то что?
– там все могут быть мудаками, а тут - не те же люди?

Первыми прибывшими к еврейскому двору были меньше-большевики, не нашедшие себе места в русской революции. К ним присоединились больше-меньшевики, выброшенные русской революцией. И совсем быстро появились большевики, успевшие унести ноги от русской революции. И стал еврейский двор советским.

Но продолжу с последних слов про мудаков из Сохнута, которые под мудрым руководством ума, чести и совести эпохи - партии мудаков...

Тут мне снова хочется успокоить уважаемого читателя. Но не такой уж он и мудак! Поэтому продолжу с последних слов про партию мудаков, которая широко представлена в кнессете мудаков.

Мы говорим партия - подразумеваем кнессет.

Мы говорим кнессет - подразумеваем партия.

И хоть не такой уж он и мудак, но всё же хочется успокоить уважаемого читателя, что мудак - это озабоченный, а мудак в кнессете - это озабоченный народный избранник и неозабоченному там не место. А озабоченный народный избранник, на место которого претендуют тысячи, - это мудак из мудаков.

Поэтому продолжу с последних слов про кнессет мудаков - завезут скоро "нашего миллионного".

И без плача, подобного плачу пророка Моше вместе с народом или плачу великого Эзры вместе с народом. Может быть потому, что, наверное, легче плакать над одним и над ста тринадцатью легче плакать, но когда ожидается "наш миллионный" - над миллионом не плачут.

Или: плачут евреи по еврею, а по гою не плачут.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Власть и народ - неделимы, и я - ваш покорный мудак.

Наверное, уже пару часов мы стояли под моросящим, холодным дождём. Десятка полтора - вся демонстрация. Все в дублонах - лучшая одежда для такой погоды. Я, в курточке, был мокрый и замёрз. Замёрзли руки, ноги, губы, мозги, и только одна мысль не замерзала: когда конец?

Иногда мы что-то кричали, кто-то давал интервью по-английски, демонстрацией явно интересовались.

По мокрой холодной спине вдруг скатилась струйка. Она не холодила. Я не шевелился. Скатилась ещё струйка. Потом ещё и ещё, струйки уже не различались. Вода текла по телу. Курточки как не было. Руки висели, ноги стояли колами, тело не гнулось.

В двух шагах была машина с лавками вдоль стен, пустая, никто в ней не прятался. Открыл дверь и на несгибаемых поднялся внутрь, сел на лавку, стараясь не дотронуться до одежды телом.

– Когда?
– подумал.

Дверь открылась, в ней стоял будущий член кнессета.

– Как тебе не стыдно, - пожурил он, улыбаясь, - нас мало, идём.

Содрогаясь, я вышел. Мы стояли на открытом бугре, со всех сторон дуло и лило.

– Когда?
– думал равнодушно.

– Кончили, - деловито сказал будущий.

Я не радовался. В машине с лавками доехал до автобуса. В автобусе было, как в банке из-под солёных огурцов.

Темнело. За окнами домов зажигали теплые и уютные свечи.

– Праздник?
– спросил себя.
– Какой? Что я о нём знаю?
– ругал себя.

В такой холод слёзы наружу не хотели выходить. Их накопилось много.

В свой первый дом в стране в глубокой провинциальной глуши, в нескольких километрах от шоссе Тель-Авив - Хайфа, добирался на перекладных, было поздно, темно, дождливо. Подобрала меня молодая пара, с меня текло на заднее сиденье их машины, а я показывал, как доехать до моего полусырого полуподвала. Было поздно, и они уехали, но через несколько дней приехали навестить, радостные, с мешком мандаринов. Жена подавала кофе, а я показывал фотографии, на которых было видно и меня, рассказывал, какая это будет алия, особенная, такая особенная, ну... слов явно не хватало.

Мы ещё долго ели бесплатные мандарины, но добрые незнакомцы больше не навещали.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Свеженькие мудаки из последних предыдущего "нашего миллиона" или из первых этого "нашего миллиона", мы стоим возле сельского домика Эрец Исраэль, центра нашей абсорбции, и смотрим на пустынную дорогу Эрэц Исраэль, которая тихо и неторопливо уходит в цветистое поле Эрец Исраэль, медленно поднимается на холм Эрец Исраэль и раздвигает лесок Эрец Исраэль на его склоне, плавно переваливает через холм и исчезает в голубом небе Эрец Исраэль.

По дороге возле нас идёт арабка, живот и грудь вперёд, баул на голове, а за ней выводок карапузиков, сосущих пальцы и сопли. Растроганные до слёз, мы умильно переглядываемся между собой.

По прошествии двадцати лет эти симпатюшки-карапузики стали ударной силой вражеской армии, по всем правилам военного искусства размещённой внутри нас: рассредоточены, рассеяны, вкраплены, организованы, вооружены товарищами калашниковыми и молотовыми, замаскированы профессионально-военной улыбкой, знают каждую щель на местности, каждый дом, каждый угол, за которым мы поворачиваемся спиной.

Это про них в Торе написано: "И будет он дикарём, рука его (будет занесена) на всех, а руки всех - на него". (Брейшит, 16:12)

Что прокомментировал великий Раши: "Разбойник, все его ненавидят и дерутся с ним".

В Торе нет лишнего слова, все слова и буквы сосчитаны, а если одна лишь буква отсутствует - бракуется.

Ясно сказано: разбойник.

В. Даль оставил мне, ничтожному еврею, возможность внести вклад в великую русскую культуру - вписать мою строку меж двух его строк. Одна его строка: "Разбой, разбойный ипр. см. разбивать"; другая его строка: "Разболокать, разболокти или разболочь стар.". И тут между ними моя строка на веки вечные: "Разбойник - убийца, бандит, грабитель, зверь, насильник, садист, вор, извращенец, лжец, хитрец, предатель и т. д.".

И про всех сказано: про нарождающихся новых симпатюшек-карапузиков, про стариков, про женщин, про членов кнессета, про студентов, про судей, про деловых людей, про людей искусства, про рабочих, про участников мирных переговоров, про интеллектуалов, про короля, который ещё по ту сторону реки.

Мне этот король-разбойник особенно симпатичен - голубых кровей; принят в лучших домах Лондона; с королевской улыбкой, он входил в деревушку, где швырнули камушек, и сравнивал её с землёй - больше не бросали; с королевской улыбкой он втыкал в нас нож - только в спину; с королевской улыбкой открыл границу ракетам другого разбойника; с королевской улыбкой протянул кровавую ручку мира.

Мой славный царь Давид устроил бы этому королю-разбойнику, как минимум, одну войну-возмездие: огнём и мечом прошёл бы вдоль и поперёк той земли, которая восстала на Святую Землю. И разбойники садат и асад получили бы войну-возмездие, чтобы не нападали на святой народ в Йом Кипур. И у разбойника садама стёр бы тридцать девять городов по числу ракет, упавших на Святую Землю. Но моего любимого царя нет, и я плачу, ожидая его, и новый из его дома ещё не пришёл.

А с мудаков - какой спрос?