Мультики

— Алешку подвергли тщательным обследованиям: измерили с ног до головы, взвесили, взяли все мыслимые анализы…

Раздетый до трусов как новобранец, Алешка вставал на весы, делал «ласточку», касался мизинцем правой руки кончика носа, вытягивался под измерительной шкалой ростомера, на голову ему опускалась планка, похожая на долгий утиный клюв.

Врач монотонно сообщал медсестре результаты. Та записывала их в медицинскую книжку.

— Рост — метр шестьдесят, — гундосил за моей спиной Разумовский. — Телосложение диспластичное… Вес — сорок один килограмм… Череп гидроцефальной формы… Правый тазобедренный сустав деформирован… Позвоночник искривлен также вправо… Правый угол рта отстает при оскале… Реакции без патологии…

Стрекотала невидимая печатная машинка. Разумовский и тут умудрился выдавать умопомрачительный железный цокот, неотличимый от натурального.

— «Ведет себя упорядочение…» — Цок-цок-цок-цок-цок… «Играет в настольные игры…» — Цок-цок-цок-цок-цок… «Много читает…» — Цок-цок-цок-цок-цок-жжик… «Просил направить на трудовую терапию…» — Цок — цок-цок-цок-цок… «Легко озлобляется…» — Цок-цок-цок… «По незначительному поводу пытался избить и придушить соседа по палате, переведен в одиночную…» — Цок-цок-цок-цок-цок-цок-цок… «Временами отмечается беспричинное снижение настроения…» — Цок-цок-цок-цок-цок… «Тогда становится хмурым, замкнутым, отказывается от пищи…» — Цок-цок-цок-цок-цок-цок-жжик-цок-цок-цок-цок… «Такое состояние длится несколько дней, а затем проходит…» — Цок-цок-цок-цок-цок-цок-цок-жжик…

— Странные это были люди — врачи, — удивлялся Разумовский. — Они словно не понимали, что перед ними просто затравленный угрюмый мальчик, оставленный даже собственной матерью. Один во враждебном мире. Никто не сказал ему доброго слова, не улыбнулся — на него смотрели как на опасного больного зверька. Чего они ждали от Алешки? Раскаяния, слез? Поинтересовался ли кто-нибудь, каково ему на душе? Поначалу мальчишка был оглушен свалившимися на него событиями, а когда он чуть пришел в себя в белой звонкой от тишины палате, то разозлился еще больше. Врачи клещами вытягивали все детские переживания о хромой ноге, выспрашивали о подвале, подсовывали бумагу и ручку, чтобы он что-то написал про «Тайных пионеров» или хотя бы нарисовал. Алешку бесила врачебная прагматичность, он, как умел, издевался над горе-психологами, в избытке пичкая их расчлененной клубничкой, малевал отрезанные головы, кишки, суставы…

Замелькали клетчатые страницы дневника с фразами и картинками.

— Очередной эскулап с умным видом выдавал коллегам свои заключения об Алешке: «Во время беседы внимание активное, механическая память не нарушена, но ассоциативная снижена. Переносный смысл пословиц раскрыть не может, истолковывает их буквально…»

В кадре возникли доктор и Алешка.

«Вот говорят, шито белыми нитками. Это как понимать?» — спрашивал доктор у Алешки, пока тот с полуоткрытым ртом переминался с ноги на ногу и следил медленными безумными глазами за мухой: «Ну, взяла тетенька нитки белые и зашила ими. Может, трусы зашила, а может, рубашку мужу. У нашей соседки Газили Рустамовны есть машинка швейная, она на ней строчит, мама к ней ходила платье делать, а потом они ругались, что Газиля Рустамовна себе от отреза полметра взяла, а та говорила, что нет, не брала…»

За моей спиной множилось бормотание врачей. Очевидно, по причинам врачебной этики называли они его не Алексеем Разумовским, а просто «Р».

«Р. говорил, что еще раньше при фантазиях о чьей либо смерти появлялось желание совершить убийство. После того как он не смог получить в свое распоряжение труп, он стал склоняться к реализации этого влечения путем убийства… Р. при расспросах о содеянном становится угрюмым, отвечает коротко, раздраженным тоном, но без стеснения. Объясняет, что мысли об убийстве ему приятны, и он сам их вызывал. Когда же возникло желание привести эту мысль в исполнение, он подчинился ему без психологической борьбы…»

«Жалости к убитым детям не испытывает. Рассказывая о содеянном и рассматривая фотографии изуродованных трупов, не волнуется, голос остается спокойным, пульс ровным. Подтверждает, что такие желания будут возникать у него и в дальнейшем, однако бороться с ними не считает нужным и возможным…»

Приглядывать за Разумовским становилось затруднительно. В придачу к физическому добавилось психологическое неудобство. Едва я отрывал взгляд от экрана, меня окатывала волна тревоги, причем не умственной, а нутряной, словно бы начинали паниковать кости и мышцы. Но стоило повернуть голову обратно, беспокойство сразу проходило. Неожиданно для спины нашлось удобное положение, в котором ломота практически не давала о себе знать. Я фактически улегся грудью и животом на ноги, сложив руки под подбородком. Эта компактная поза настолько уменьшила меня в размерах, что детский стульчик пришелся мне впору.

Между тем на экране собрался врачебный консилиум.

— В тот день решалась Алешкина судьба, — торжественно проговорил Разумовский. — Присутствующие внимательно слушали седобородого докладчика: «Болезненное переживание своего уродства вначале привело к замкнутости, легкой ранимости, впечатлительности. На особенности подобных личностей указывает Б. Третьяков, подчеркивая, что лица с физическими недостатками, с постоянными комплексами переживаний могут стать агрессивными, завистливыми, сутяжными. По этому пути следует и развитие личности Р…»

Голос докладчика звенел холодным, резонирующим железом, словно находился внутри пустого танкера.

«Насмешки товарищей — мальчика дразнят „Леша — по пизде галоша“, избиение отчимом формируют у Р. необыкновенную злобность и жестокость. Учитывая, что Р. с раннего возраста был длительно болен туберкулезом, можно предположить влияние хронической туберкулезной интоксикации на незрелый мозг ребенка. Р реализовывал свои влечения без какой-либо внутренней борьбы, и попытки реализации следовали друг за другом очень быстро…»

Звуковой подкладкой служили мерные удары, точно невидимый плотник с точностью метронома торжественно забивал в гроб глухие гвозди.

«Р расчленял трупы для удовлетворения извращенной страсти — желания посмотреть на строение тазобедренного сустава у здоровых детей, так как постоянно завидовал им. Р в момент правонарушения не был в состоянии расстроенного сознания, однако имеющееся уродство личности с нарушением воли, эмоциональности, влечений и критики настолько выражено, что свидетельствует о наличии медицинского и юридического критерия невменяемости. Подобные поступки иллюстрируют особенности патологического формирования психики подростка с физическим недостатком. R обнаруживает признаки органической психопатии с выраженной патологией влечения — „танатофилией“, степень которой столь глубока, что исключает возможность Р. отдавать отчет в своих действиях и руководить ими. Поэтому в отношении инкриминируемых ему действий… — паузу заполнила тревожная барабанная дробь, как в цирке перед сложным акробатическим трюком, — мы признаем Р. невменяемым, и ему рекомендовано принудительное лечение в психиатрической больнице специального типа…»

Раздался глубокий деревянный удар, похожий на стук судейского молотка.

— Неужели Алешка Разум проведет всю свою жизнь в закрытой больнице, запертый в палате, как в клетке? — оборвал возникшую паузу горький вопрос Разумовского. — Так бы и случилось, если бы не один человек. С самой что ни на есть большой буквы Ч… — Голос Разумовского подавился умилительным комом и наполнился слезами.

Для наглядности возникла эта нарисованная «Ч», стилизованная под книжный стеллаж. К нему прислонился мужчина средних лет в слегка одомашненной военной форме — галифе и гимнастерка были спокойного серого цвета. На левой руке черная перчатка. Возле сапога стоял громоздкий чемодан. Я вспомнил, что уже видел этого человека «с большой буквы» — в начальном кадре с названием диафильма «К новой жизни!». А теперь он опирался локтем о полку, слушал врачей и чуть посмеивался — за моей спиной хмыкал Разумовский, — а потом произнес хрипловатым баритоном: «Как же все у вас просто получается?! Линейкой человека измерили, килограммы взвесили, душу ногтем поскребли — и в утиль списали! Хороши, ничего не скажешь!» — Все головы сразу повернулись к стеллажу. «Кто вы, товарищ?» — спросил главный докладчик. — «Я — Гребенюк. Виктор Тарасович». «Вы врач?» — поинтересовался докладчик. — Тот покачал головой: «Педагог».

Голос Разумовского ходил ходуном от душевного волнения.

— Не знал тогда в своей одиночной палате Алешка Разум, кто вступился за него, когда медики поставили на мальчишке большой кладбищенский крест. Будущий спаситель решительно подошел к столу: «Я внимательно слушал вас, уважаемые товарищи эскулапы. А теперь хочу спросить: легко ли складывались наши с вами судьбы? Довелось многое пережить, ломать, корчевать свои прежние убеждения и пристрастия во имя высшего правого дела. И Родина всем давала шанс исправить свои ошибки, учила жить по-новому. Я хочу спросить вас: разве для того дается человеку жизнь, чтобы он прожил ее червем в земле, не увидев счастливого простора вокруг, не узнав величия любви, добра, гражданского подвига?! — Врачи с удивлением и интересом внимали словам неожиданного человека. — Но как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать! — Он взялся за чемодан. — Это займет немного времени, но оно того стоит. Все-таки на карту поставлена жизнь…»