Мультики
Шрифт:
«Мы склонны безоговорочно осуждать таких ребят, забывая, что в каждом детском преступлении весомая доля общественной вины. Мальчишка физически крепкий и энергичный, если вовремя не учесть его индивидуальные особенности, без должной опеки превратится в драчуна. Тщеславный и решительный подросток, если общество не сумеет направить его интересы в правильное русло, наверняка сделается главарем хулиганов. Пристальный интерес Алексея к человеку, к его внутреннему миру без должного участия привел к познанию кровавой изнанки мира физического…»
Новый план показал Гребенюка, стоящего рядом со своим проектором, и согнутые спины врачей, глядящих на экран.
«Сколько раз нам, педагогам из правоохранительных органов, приходилось слышать, что мы, дескать, чересчур
По сгорбленным спинам врачей пробежала дрожь. Они сидели примерно в той же позе, что я сам — скрючившись в три погибели, словно пассажиры гибнущего самолета.
«Не стоит ждать быстрых результатов. Поворот на нравственном уровне неизбежен, но для этого нужно время, а оно, как известно, лучший терапевт! Согласен, надо прилагать все усилия, чтобы предупредить преступление, но если оно уже случилось, в первую очередь важно вернуть подростка… — он выдержал паузу и торжественно закончил: — к новой жизни!»
Разумовский издал какой-то помпезный аккорд и рассыпался шумными аплодисментами, похожими на хлопанье сотен кожаных крыльев, точно взмыла испуганная стая летучих мышей.
Появилась палата с Гребенюком и Алешкой Разумом.
«А что это вы принесли в чемодане?» — спросил Алешка. — «Ну, наконец-то! — обрадовался Гребенюк. — Проявил интерес. Это, Разум, латерна магика. В переводе означает „волшебный фонарь“. Слыхал о такой штуке?» — Алешка помотал головой. «Волшебства в нем, конечно, нет, но вещь удивительная. — Гребенюк с гордостью похлопал агрегат по черному крупу. — Эту штукенцию придумали, когда еще не было кинематографа. Устройство очень простое. — Гребенюк шлепнул ладонью по тыльной стороне тубуса и вытряхнул красивый медный цилиндр, сверкнувший выпуклой линзой. — Имеется деревянный корпус, к которому навинчивается объектив. Внутри рефлектор и лампочка. Раньше, до электричества, свечки были. Вот сюда, — он указал на подвижную пустую планшетку перед объективом, — вставляются стеклянные пластины с картинками. Изображения обычно проецировались на клубы дыма. Только вообрази, Разум, какое впечатление производили на необразованных людей эти дымящиеся в воздухе картинки?! Во Франции „волшебный фонарь“ одно время даже называли фонарем ужаса — лантэрн д'орер…»
Гребенюк, то бишь Разумовский, произнес французский термин с глубоким прононсом.
«Хотя что в нем ужасного? Чистая оптика и никакого мошенничества. — Гребенюк щелчком присоединил объектив, потом взялся за стенки коробки, потянул в разные стороны. Коробка разъехалась, как раскладной слесарный ящик. В многочисленных отделениях, проложенных для мягкости бархатом, плотно лежали пластины. — С появлением кинематографа слава волшебного фонаря, увы, поблекла, а в нынешнее время его вообще не увидишь — заменили более современными фильмоскопами. Но я, Разум, очень люблю этот старенький волшебный фонарь. И не только потому, что это память о моем учителе, Арсении Витальевиче Сухово, замечательном педагоге, соратнике великого Макаренко…»
Сцена «Гребенюк рассказывает Разуму о волшебном фонаре» показалась мне удивительно знакомой, будто я уже видел ее раньше, или даже больше — не видел, а проживал. Вдруг я понял, что все это, хоть и с нюансами, дублирует появление Разумовского с диапроектором в Детской комнате милиции.
«Вот теперь, Разум, мы подошли вплотную к цели моего визита. Я хочу продемонстрировать тебе поучительную, на мой взгляд, историю. — Гребенюк задернул плотные темно-синие шторы. Палату окутал таинственный мрак кинозала. — Хочешь, воспринимай ее как сказку. Ты ведь любишь мультипликацию?»
— Еще бы! — с жаром ответил Разумовский, случайно потеснив своим взрослым голосом дискант Алешки Разума.
Гребенюк присел возле волшебного фонаря,
что-то покрутил, и яркий луч расплылся на стене желтым пятном.«А где вы возьмете здесь дым? — Алешка зачарованно глядел на освещенную фонарем стену. Гребенюк хмыкнул: „А "Беломор“ на что?“ — Он достал из кармана галифе пачку папирос и коробок спичек. Раскурив папиросу, Гребенюк направил густую струю дыма на пятно света.
"Присаживайся, Разум, — скомандовал Гребенюк, — начинаем сеанс. Дзынь, дзынь, дзынь!" — Алешка свесил ноги с кровати, чуть нагнулся вперед, чтоб лучше видеть небольшой экранчик. Грудь распирало чудесное волнение, словно и не было в его жизни этих больничных месяцев, тазобедренных суставов, анатомических атласов, чердаков и подвалов, изнурительной хромоты, обид, слез…
Несколько глубоких затяжек создали необходимую туманность. Гребенюк вставил в планшетку пластину, двинул рукой, загоняя внутрь "фонаря". В табачном облаке возникла дрожащая картинка-знамя со знакомым названием: "К новой жизни!", которое немедля озвучил Гребенюк. Авторы текста и рисунков оказались неразборчивы — все-таки это был кадр в кадре и детали скрадывались.
"Эта история о мальчике непростой судьбы, — торжественно поведал Гребенюк Алешке. — Детство его пришлось на первое десятилетие советской власти. То были трудные годы, ребята быстро взрослели, рано начинали самостоятельную жизнь. Судьба уготовила нашему герою участь бродяги, вора и налетчика. Он докатился до самого дна жизни, но молодая Советская республика, вдумчивые педагоги, пионерия и комсомол обуздали и выправили нрав, искалеченный войной, разрухой, голодом. Мальчик смог победить романтику уголовного мира и сделаться полноправным советским гражданином! Слова "Мы наш, мы новый мир построим…" уже не были для него лишь строкой из песни. Они воплотились в жизнь!"
Все это время каким-то неуловимым подстрочником бежала закольцованная музыкальная фраза "Наш паровоз вперед летит".
В часть планшетки, что выехала с другой стороны объектива, Гребенюк молниеносно сунул вторую пластину. Дав названию отстояться, он двинул планшетку в обратном направлении. Дымка стала ночной. Кончился "Паровоз", и Разумовский затренькал нищей балалайкой, затянул жалобным, качающимся, словно от боли, детским голоском: "По приютам я с детства скитался, не имея родного угла…"
Показался кирпичный угол дома, распахнутая ставня низкого окошка, откуда лезла фигурка, прижимая к груди тряпичный узел. Красок не было, картинка была черно-белой, под стать далекому времени.
"Стоять, шантрапа!" — рявкнул густым басом Разумовский.
Перекатилась планшетка. Бородатый сторож подскочил к взломанному окну, ухватил воришку за отрепья воротника: "Попался, сволочь! Ворюга!"
В руке мальчишки блеснула полоска стали, ткнулась в сторожа, тот охнул, схватился рукой за бок и хрустко прошептал, точно прошелся по просыпанному сахару: "Убил…" — Почти сразу же этот шепот был подхвачен тонким визгом полуночной бабы-торговки: "Зарезали-и-и-и!!!"
Загрохотали сапоги милицейского патруля. Под тревожный тремор балалаечной струны улепетывала маленькая фигурка в лохмотьях. Кто-то из прохожих бросился наперерез. Мальчишка метнулся в сторону, споткнулся. "Вот он, бандит! Хватай его!" — На упавшего навалились, вывернули руку: "В участок! Там разберемся!"
Гребенюк с ловкостью фокусника менял пластины. Надо заметить, что события с "волшебным фонарем" развивались втрое быстрее. Возможно, с технической стороны это было обусловлено ограниченным числом пластинок, но скорее всего диафильм Разумовского просто не считал нужным излишне подробно останавливаться на вставной истории — он отмечал лишь ключевые моменты, неизменно отвлекаясь на реакцию главного зрителя — Алешки Разума, для которого все это и демонстрировалось. Он сидел на кровати, согнувшись, точно шарил руками по полу, но при этом голова Разума была вздернута и смотрела прямо на стену с дымчатым световым пятном.