Мурка, Маруся Климова

– Трудно тебе работается? – осторожно спросила Антонина Константиновна, глядя, как он надкусывает пирог и, не доев, кладет на тарелку.

– Нет. Не трудно. – Матвей смотрел в одну точку, и непонятно было, как он вообще расслышал ее вопрос; ответил он на него с тем же равнодушием, с каким отложил пирог. – Конечно, бывает и трудно, но в целом терпимо.

– Тебе разве эту работу терпеть приходится? – растерянно спросила она.

Анюта рассказывала ей о его новой работе, точнее, о его отношении к этой новой работе, совсем другое. Да он и сам в прошлый свой приезд горел воодушевлением.

– Нет. Мне она нравится.

– Матюшка, что с тобой? – Она произнесла это с трудом: у нее перехватило горло. – Ну скажи, что с тобой случилось?

Сильное волнение в ее голосе он все-таки расслышал. Какая-то живая волна прошла по его лицу, дрогнул тоненький светлый шрам на виске.

– Не переживай, Антоша, – сказал он. – Ничего со мной не случилось. – И неожиданно, с той же глухой интонацией, добавил: – Влюбился я, на свою голову, вот и все. Знал же, что не надо мне это... Ну и получил по полной.

– Но... в кого?

«В кого ему надо было влюбиться, чтобы... вот так?!» – подумала она.

– В Марусю Климову.

Если бы он сообщил, что влюбился в пятидесятилетнюю многодетную мать и собирается на ней жениться, она восприняла бы это гораздо более спокойно. Но то, что он сказал, прозвучало как гром в новогоднюю ночь.

– Как?.. – с трудом выговорила Антонина Константиновна.

– Видишь, даже ты удивилась, – усмехнулся Матвей. – Вот и я... слегка оторопел. Сколько у нас народу в столице проживает? Чтоб среди таких широких масс встретить именно ее, сильно надо было постараться.

– Кому? – тихо сказала Антонина Константиновна.

– Что – кому? – не понял он.

– Кому надо было постараться?

– Не знаю.

В его глазах промелькнула растерянность.

– Тогда чему ты удивляешься?

Она смотрела в его глаза, совсем папины – не Сережины, а ее папы. Она только и помнила о папиной внешности, что вот эти лихие зеленые глаза, хотя вообще-то никогда ведь не видела, чтобы они были у него лихими, только на одной фотографии, на которой он был снят молодым и которую сама она увидела уже в старости. В жизни же, она помнила, глаза у него были усталые, суровые и с глубоко скрытым, совсем ей тогда непонятным горем.

И вот теперь она вглядывалась в Матвеевы зеленые глаза и понимала, что и в них это непонятное горе стоит очень высоко, как вода стоит в половодье в берегах Красивой Мечи.

Антонина Константиновна почти не старалась говорить с Матвеем спокойно. Как только она осознала, что с ним произошло, ее в самом деле охватило какое-то глубокое, хотя и нерадостное спокойствие.

Чтобы в огромной Москве, во всем огромном мире он встретил именно Марусю Климову, постараться надо было судьбе, и подправить ее, уговорить пойти иначе все равно невозможно, а значит, и пустая тревога ни к чему. Она знала, что такое судьба и как сильно, как неразрывно сцеплены в ней боль и любовь.

Но как же ей было его жаль! За что, почему это несчастье должно было произойти с ним, разве мало было Сережи, разве мало было всей длинной вереницы родных, о которых она не знала почти ничего, кроме того, что каждый из них был по-своему несчастлив? Разве мало было, наконец, того несчастья, с которым любовь вошла в ее собственную жизнь, в ее молодость?

– Она знает, что ты... это ты? – спросила Антонина Константиновна.

– Знает.

– И что?

– И ничего. Повсхлипывала и убежала, – со злым отчаянием ответил Матвей. – Ну и черт с ней! Лучше б мне ее и не встречать.

– Это ты от отчаяния говоришь, Матюшка, – невесело улыбнулась Антонина Константиновна. – От отчаяния, от отчаяния, – кивнула она, заметив его протестующий жест. – Я себе знаешь сколько раз такое говорила? Что лучше бы мне его и не встречать...

– Кого? – Матвей так удивился этим ее словам, что глаза его на мгновение вспыхнули прежними искрами.

– Отца твоего папы. Выпавшее звено.

Теперь она видела, что он не просто удивился, а даже растерялся. Да в этом и не было ничего странного. О человеке, от которого она когда-то родила Сергея, Антонина Константиновна не рассказывала ничего, никогда и никому, даже Матвею. Он в самом деле был выпавшим звеном семейной цепи, тот человек. Когда Сережа был подростком, то несколько раз заводил разговор о своем отце, но вообще-то в нем и тогда сильная душевная чуткость охранялась не менее сильной волей и сдержанностью, поэтому дальше двух-трех вопросов дело не пошло. Он сразу понял, что маме тяжело на такие вопросы отвечать, и задавать их перестал. Ну а теперь и странно было бы, если бы Сергей стал об этом расспрашивать. Когда человеку под пятьдесят, ему уже не так важно, от кого и почему он родился.

– Извини, Антоша, – почти прежним своим голосом сказал Матвей. – Разбередил я тебя глупостями. Да ничего я, может, и не влюбился. Так все быстро вышло, что я и сам ничего не понял. Ты плачешь, что ли? – встревоженно спросил он. – Вот же я придурок!

– Я не плачу. – Антонина Константиновна притянула к себе его голову, поцеловала в макушку. – Когда это я плакала?

– Никогда, – улыбнулся Матвей. – А почему, кстати? Я всегда удивлялся.

– Потому что слезами горю не поможешь.

– Теоретически так, – засмеялся он. – Но практически все женщины плачут. Кроме тебя.

Антонина Константиновна обрадовалась, услышав его смех, пусть и не такой, как прежде. Прежним он уже не будет, это она понимала, и понимала, как драгоценны теперь любые крючочки, за которые можно удержать его от отчаяния. Его любопытство к ее прошлому было как раз таким крючочком, и по сравнению с этим не имело никакого значения, больно ей или не больно о своем прошлом вспоминать.

– Вот ты пироги с капустой съешь, киселем малиновым запьешь, и я тебе все расскажу, – сказала она.

– Как сказку Андерсена. – Лицо его при этих словах вдруг снова помрачнело. – Не обижайся, Антош, я сегодня должен уехать. Работа же. Завтра утром с учебными планами придется разбираться. Какие там предметы нужны, какие не очень. И с учителями тоже.

– Какие нужны, какие не очень? – улыбнулась Антонина Константиновна.

– Ну да. Я, знаешь, не больно-то уверенно себя чувствую. Все-таки хоть что-то в этих школьных делах и головой понимать надо, на одной интуиции далеко не уедешь.

– Тебе и интуиции хватит.

– Откуда такая уверенность? – удивился он.

– Просто я знаю, что ты должен все понимать в школьных делах.

– Генетика, что ли, по папиной линии? – догадался Матвей.

– Да. По папиной. Лена звонила, – вспомнила Антонина Константиновна.

Все-таки ей трудно было говорить об этой генетике вот так, сразу. Даже с Матвеем. Может, и хорошо, что он не хочет сейчас об этом слушать.

– Как она там? – спросил он. – Сама еще в космос не собирается?