Мускат утешения

— Да? Очень хорошо. Налить тебе еще вина?

— Будь добр. Отличный портвейн, редко пил лучше. Стивен, ты же понимаешь, как важно выиграть ветер или нет? Мне же не нужно объяснять, что более ходкий корабль, выигравший ветер, может навязать бой тогда и на тех условиях, которые сам выбирает? «Мускат» не может играть на длинных подачах с «Корнели, не выдержит обмена бортовыми залпами на дистанции. Но быстро зайдя с кормы, может встать борт о борт, дать залп и взять на абордаж. Но, конечно, мне не надо тебе это объяснять.

— Странно, если про выигрыш ветра придется объяснять такому старому морскому волку, как я. Хотя должен признаться, что одно время путал его с той штукой, которая скрипит на крыше, указывая направление ветра. Но не можешь ли ты выиграть ветер менее трудоемким методом, чем мчаться сотню миль и прятаться за более–менее мифическим островом, который никто никогда не видел, да еще в темноте — дело чреватое опасностями, если не сказать больше?

— Что ж, нет. Не могу я лавировать против ветра, не подставившись под бортовой залп на дальней дистанции. Наш корабль такого не выдержит. А если я убавлю паруса, дабы подпустить его, то он, естественно, не станет подходить, положит руль под ветер и измочалит меня с дистанции вне пределов эффективной дальности стрельбы карронад. Я не могу исходить из допущения, что у «Корнели» пороха не больше, чем те четыре бочки с «Алкамара». Что до острова, так он вовсе не мифический. Их там два, они круто возвышаются с пятидесятисаженной глубины и хорошо исследованы. Голландцы много пользовались этим проливом, Раффлз снабдил меня превосходной картой. Но даже так, будем надеяться, что первый план сближения и абордажа даст корни. То есть…

Джек нахмурился и замолк.

— Закрепится?

— Нет… нет.

— Принесет плоды?

— Да будь оно проклято! Беда с тобой, Стивен, если не обидишься на мои слова, в том, что, хотя ты и лучший лингвист из всех моих сослуживцев, как тот Папа Римский, что говорил на сотне языков… почему Троица приходит на ум…

— Может ты имел в виду Мальябеки {13} ?

— Рискну предположить, в любом случае — иностранец. Я уверен, что ты знаешь не меньше, и говоришь на них как на родных, но английский — не из их числа. Образные выражения ты не понимаешь, и как раз выбил у меня слово из головы.

13

Антонио Мальябеки (1633–1714) — флорентийский библиотекарь, широко известный по всей Европе за свою невероятную страсть к чтению. Его личная библиотека насчитывала 40 тыс. книг и 10 тыс. рукописей.

* * *

Старый морской волк появился на следующий день на палубе как раз таким, как выглядят старые морские волки, когда их не вовремя оторвут от подушки: нечесаный, нечищеный, всклокоченный. Исключением он не стал. Почти все офицеры оделись в самую старую рабочую одежду, и некоторые проснулись гораздо раньше. Но даже если бы доктора Мэтьюрина вываляли в смоле и перьях, никто бы и слова не сказал. Всё внимание было приковано к дозорному на брам–салинге, а его взгляд — к острову, отчетливо выделяющемуся на чистом горизонте на ост–норд–осте. Солнце поднялось уже довольно высоко над морем, лучи раскаленного добела шара освещали почти всю верхнюю часть острова. С палубы ничего не было видно, лишь подзорная труба высоко наверху позволяла разглядеть дальний берег. Попутный ветер ослаб, и такелаж почти не шумел. Вся команда корабля стояла молча, пока солнечный свет спускался вниз по юго–западной стороне Нил Десперандума.

Штурман Уоррен громоподобно испустил газы. Никто не улыбнулся, не нахмурился и не оторвал взгляда от топа мачты. Через длинные регулярные интервалы корабль проходил через вершины зюйд–вестовой зыби, острие форштевня при этом издавало шипящие звуки.

Сверху донесся дрожащий от эмоций крик:

— Эй, на палубе.

Пауза на две волны:

— Он там, сэр. Имею в виду, вижу корабль, реи поперек, на якоре где–то в полумиле от берега. Марсели на просушке.

— Руль на борт, — скомандовал Джек матросу у штурвала, и, громче, — Отлично, мистер Миллер, спускайтесь на палубу. Мистер Филдинг, пожалуйста, немедленно спустите брам–стеньги.

После того как брам–стеньги уложили на ростры, и «Мускат» стал невидим со стороны острова, Джек скомандовал: «Когда мы закрепим всё, кроме марселей и фока–стакселя, приступаем к раскрашенным полотнищам. Но закреплены они должны быть не втугую, а обязаны провисать и кругом должны болтаться сезни. Вы меня поняли, мистер Сеймур?» Формально Джек обращался к Сеймуру на баке, но на деле — ко всей команде, от которой раньше требовали крепить паруса с предельной аккуратностью, туго и ровно как на королевской яхте. Теперь же они смотрели друг на друга с удивленными ухмылками — невзирая на всё ранее сотворенное, с таким уровнем неподобающего даже самые крепкие умы не могли смириться.

Полотнища, о которых говорил капитан Обри — длинные куски парусины с нарисованными пушечными портами. Такие полосы многие торговые корабли со слабым вооружением крепили на борта в надежде отпугнуть пиратов. Как Стивен прекрасно знал, в процессе изготовления они занимали очень много места на палубе — он видел, как Джек их раньше использовал. В этот раз, с командой, не привычной к методам капитана Обри, они заняли еще больше, так что Стивен отступал все дальше и дальше. Достигнув кормовых поручней, он решил, что все–таки слишком сильно мешается и лучше покинуть палубу, невзирая на невероятную красоту неба, моря и пьянящий воздух, что необычно в тропиках и практически неизвестно доктору Мэтьюрину, никогда не бывшему «жаворонком».

— Бонден, — позвал он своего старого друга, старшину капитанской шлюпки, — пожалуйста, попроси своих товарищей прерваться на минутку. Я хочу спуститься вниз, и ни за что не хотел бы повредить их работе.

— Так точно, сэр, — ответил Бонден. — Дайте дорогу, дайте дорогу доктору.

Он за руку провел его мимо горшков и кистей к трапу — «Мускат» дрейфовал на зыби, а доктор Мэтьюрин не отличался особым чувством равновесия, кроме как на лошади. Убедившись, что доктор крепко держится за поручень, он с заговорщицкой улыбкой сообщил:

— Думаю, после обеда повеселимся, сэр.

Стивен обнаружил Макмиллана рядом с медицинским ларем — тот пытался очистить штаны от краски. После разговора о спирте как растворителе и об экстраординарном усердии моряков в любых не совсем законных и обманных делах, он сменил тему:

— Как, я уверен, вы заметили, обычная судовая жизнь идет будто по инерции. Переворачивают склянки, бьют в колокол, меняется вахта. Когда нужно поправить брас — выбрать, как мы говорим, матросы сразу же тут. Солонина уже отмокает, становится чуть более съедобной, и без сомнения, в восемь склянок ее съедят. Давайте отправимся в лазарет.

Там они перешли на латынь, и, осмотрев одну грыжу и два трудноизлечимых случая батавских язв, Стивен спросил:

— А как наш четвёртый больной? — имея в виду Эбса, болезнь которого, известная на море как мартамбль, на суше называлась заворотом кишок. Причины болезни Стивен не понимал, и лишь облегчал симптомы опиатами — он не мог её излечить.

— Полагаю, отойдёт через час, или около того, отвечал Макмиллан, отодвигая ширму.

Стивен поглядел на безжизненное лицо, прислушался к неглубокому дыханию, пощупал едва заметный пульс.

— Вы правы, — отвечал он. — Облегчение, если, конечно, позволительно так говорить. Хотелось бы мне его вскрыть, несмотря ни на что.

— Да, и мне тоже, — горячо согласился Макмиллан.

— Но его друзья и товарищи из–за этого расстроятся.

— Этот человек не имел никаких друзей. Изгой, даже ел один. Никто его не навещал, кроме капитана, офицера его отряда и мичмана.

— Тогда, возможно, у нас есть шанс, — сказал Стивен. И, задвигая на место ширму, добавил: — Упокой Господи его душу.