Муссон

— Призываю Господа в свидетели, я этого не знал! — страстно воскликнул Мустафа.

Том наклонил голову набок и выжидательно посмотрел в небо. Через минуту он сухо сказал:

— Господь не торопится ответить на твой зов. Поэтому я налагаю на тебя штраф — шестьдесят пять тысяч золотых динаров. По замечательному совпадению именно такую сумму мы обнаружили в сундуке, обыскивая твой корабль. — Мустафа взвыл от такой вопиющей несправедливости, а Том отвернулся от него и сказал охране: — Освободите их. Отдайте им дау, и пусть уходят. Они возьмут с собой женщин и детей. Арабский врач Бен-Абрам тоже отправится с ними, но сначала пошлите его ко мне.

Когда Бен-Абрам пришел, Том отвел его в конец белого песчаного пляжа, где они могли попрощаться без посторонних.

— Мустафа, хозяин дау, согласился отвезти тебя на Занзибар, когда поплывет туда. — Том показал на суденышко, стоявшее в лагуне. — Сейчас на борт поднимаются женщины и дети из гарнизона.

Они видели, как перевозят женщин, прижимающих к себе младенцев и жалкие пожитки.

Бен-Абрам серьезно кивнул.

— Благодарю тебя, но истинную награду ты получишь от Аллаха. Ты молод, но будешь расти и станешь сильным человеком, облеченным большой властью. Я видел, как ты сражаешься. Тот, кто в одиночку сумел одолеть аль-Ауфа, поистине воин.

И он снова кивнул, вспоминая этот подвиг.

— То, как ты обращался с теми, кто слабее тебя: с женщинами и детьми, — показывает, что в тебе есть не только сила, но и милосердие, и это сделает тебя великим.

— Ты тоже человек с большим сердцем, — сказал Том. — Я смотрел, как ты заботишься о больных и раненых, даже о тех, кто не следует учению вашего пророка.

— Бог велик, — провозгласил Бен-Абрам. — В его глазах мы все достойны милосердия.

— Даже малые дети.

— Особенно малые дети, — согласился Бен-Абрам.

— Поэтому, отец, ты расскажешь мне все, что утаил о моем младшем брате.

Бен-Абрам застыл и посмотрел на Тома, но тот ответил ему прямым взглядом, и Бен-Абрам опустил глаза.

— Ты знаешь имя человека, который купил моего брата у аль-Ауфа, — настаивал Том. — Ты знаешь, как его зовут.

Бен-Абрам погладил бороду и посмотрел на море. Наконец он вздохнул.

— Да, — сказал он тихо. — Я знаю его имя, но он могущественный человек, царской крови. Я не могу предать его. Вот почему я скрыл от тебя его имя, хотя сочувствую твоей утрате.

Том молчал, предоставляя старику бороться с совестью и чувством долга. Потом Бен-Абрам сказал:

— Ты сам знаешь, кто он.

Том удивленно посмотрел на него.

— Вы захватили один из его кораблей.

Лицо Тома прояснилось.

— Аль-Малик! — воскликнул он. — Принц Абд Мухаммад аль-Малик?

— Я не назвал имя, — сказал Бен-Абрам. — Я не предал принца.

— Значит, лакх рупий, который мы нашли на борту его дау, действительно плата за моего брата, как мы и подозревали?

— Я не могу сказать, что это правда, — погладил бороду Бен-Абрам. — Но и что это неправда, сказать не могу.

— Мы с отцом считали, что это так, но я не понимал, как Дорри могли отправить с Флор-де-ла-Мара раньше, чем плата прибыла на остров. Мне в голову не приходило, что аль-Ауф поверит кому-нибудь настолько, что отошлет ценного раба, не получив предварительно плату.

Старик ответил:

— Принц самый влиятельный человек во всей Аравии после своего старшего брата, калифа. Аль-Малик не может сосчитать свои корабли и свое золото, воинов и верблюдов, рабов и жен. Слава его гремит от могучей реки Нил до пустынь на севере, до царства Великих Моголов на востоке, до запретных лесов Африки на западе, а на юге до самых земель Монаматапы.

— Ты говоришь, аль-Ауф поверил ему в долг на лакх рупий? — спросил Том.

— Я говорю, что аль-Ауф не верил ни одному живому человеку, кроме принца Абд Мухаммада аль-Малика.

— Когда ты уплывешь отсюда, Бен-Абрам, вернешься ли ты в Ламу, где правит аль-Малик?

— Вернусь, — подтвердил старик.

— Может, ты снова увидишь моего брата?

— Это в руках Господа.

— Если Бог будет так милостив, доставишь послание моему брату?

— Твой брат — мальчик очень красивый и смелый. — Бен-Абрам улыбнулся своим воспоминаниям. — Я называл его «мой маленький рыжий львенок». За твою доброту и из любви к этому ребенку я передам ему твое послание.

— Скажи моему брату, что я выполню страшную клятву, которую дал ему. Я буду помнить эту клятву даже в свой смертный час.

Дориан сидел на тюфяке на каменном полу. Воздух в камеру проходил через узкую амбразуру в стене напротив. Легкий порыв муссона долетал до него, делая жару сносной.

Прислушиваясь, он различал голоса пленников в других камерах; их бормотание временами прерывали оскорбительные крики арабских стражников или ожесточенные споры друг с другом. Они были как собаки, посаженные в слишком тесные клетки; в такую жару агрессивные от природы, свирепые моряки становились просто смертельно опасными. Только вчера Дориан слышал звуки страшной драки: в соседней камере кого-то задушили, а остальные узники подбадривали и приветствовали убийцу. Дориан содрогнулся и вновь занялся делом, которое придумал себе, чтобы преодолеть однообразие плена. Многие из тех, кто сидел в этой камере до него, оставили на стенах из мягкого камня свой след.

— Может, когда-нибудь Том найдет здесь мое имя и узнает, что тут было, — говорил он себе, царапая камень.

Накануне утром на него надели цепи.

Вначале обходились без цепей, но вчера его застали за тем, что он пытался пролезть в узкое окно на противоположной стене.

Тридцатифутовая пропасть за окном не пугала Дориана, и он сумел протиснуть в проем торс, но позади послышались тревожные крики, тюремщики схватили его за ноги и втащили в камеру.

Они держали, он бился, как рыба на крючке.

— Аль-Ауф не пощадит нас, если неверный поранится. Принесите цепи для рабов.

Кузнец подогнал кандалы по маленьким лодыжкам.

— Убедитесь, что кандалы не натирают. Аль-Ауф убьет того, кто повредит его белую кожу или тронет хоть один волос на рыжей голове.

Если не считать ножных кандалов, обращались с Дорианом сочувственно и с уважением. Каждое утро вопреки его протестам две женщины в чадрах выводили его во двор. Они раздевали его, втирали в кожу масло, а потом купали в цистерне для дождевой воды. На борту корабля Дориан месяцами обходился без мытья — для такой роскоши нет пресной воды; к тому же все моряки знают, что слишком частое мытье лишает кожу природного жира и потому вредно для здоровья. Мусульмане были необыкновенно привержены телесной чистоте, и Дориан видел, что они пять раз в день моются, прежде чем начинать молитвенный ритуал; так что, хоть это и вредило здоровью, он смирился с ежедневным омовением. Он даже приветствовал это нарушение скуки плена, и с каждым разом ему становилось все труднее выражать свой протест.