Муссон

В конце концов капитан отказался от попыток заставить его заговорить. Он сел рядом с Дорианом и взял в руки прядь его густых волос. Погладил их почти с любовью. И, к изумлению Дориана, произнес молитву:

— Аллах велик. Нет Бога кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его.

В свои следующие посещения он не пытался больше расспрашивать Дориана.

Однако каждый раз повторял все тот же ритуал: гладил и ласкал голову Дориана и произносил молитву.

Когда капитан пришел в последний раз, он неожиданно извлек из ножен на поясе кинжал. Дориана успокоило его поведение в прошлые визиты, поэтому появление у лица острого, как бритва, лезвия ошеломило его. Он не заплакал, но испуганно отшатнулся.

Араб оскалил кривые потемневшие зубы в улыбке, которая была задумана как умиротворяющая, и, вместо того чтобы ударить Дориана кинжалом, отрезал длинную прядь его золотых волос и спрятал кинжал в ножны.

Такое поведение удивило и смутило Дориана, и ему было над чем подумать в темноте невольничьего трюма. Он понял, что арабов поразили цвет и вид его волос, что это имеет для них какое-то особое значение. Когда его только вытащили из моря, казалось несомненным, что арабы выместят на нем свой гнев и презрение. Он отчетливо помнил боль от пореза на горле и даже сейчас, проводя пальцами, чувствовал шрам, оставленный кинжалом на коже.

Лишь когда с головы Дориана упала монмутская шапка, так что ветер подхватил длинные волосы мальчика, капитан отнял кинжал от горла пленного. В тот миг Дориан в ужасе не обратил внимания на крики и громкие споры арабов, когда его потащили вниз и приковали в рабском трюме, но теперь он вспомнил, что каждый человек на корабле постарался притронуться к его голове и погладить по волосам. И теперь он припоминал обрывки их возбужденных разговоров.

Многие упоминали пророчество, некоторые называли имя, которое, очевидно, пользовалось уважением, потому что остальные при этом упоминании восклицали: „Да будет Аллах милосерден к нему!“ Дориану это имя показалось похожим на „Теймтейм“. Испуганный и одинокий, съежившись на своем жестком сиденье в вонючем рабском трюме, он думал о Томе и отце, и стремление вернуться к ним сжимало его сердце, угрожая раздавить его в груди. Иногда он на несколько минут засыпал, но неизменно просыпался, когда дау поднималась на большой волне и он соскальзывал со своего неудобного сиденья. Он мог следить за чередованием дня и ночи, когда открывали люк над его головой и приносили ему еду и питье или когда к нему спускался капитан. На двенадцатый день заточения с ног Дориана сняли кандалы.

Его вытащили через люк на палубу, где после многих дней темноты солнце ослепило его и ему пришлось закрыть глаза руками. Потребовалось много минут, чтобы привыкнуть к яркому свету, и тогда, все еще болезненно мигая, Дориан осмотрелся. И обнаружил, что вокруг собрался почти весь экипаж. На этот раз Дориан прислушался к тому, что говорили матросы.

— Это точно часть пророчества, хвала Аллаху.

— Но не может быть, чтобы аль-Амхара не говорил на языке пророка.

Дориан понял, что под аль-Амхарой, что переводилось как „рыжий“, имеют в виду его.

— Берегись богохульствовать, о Исмаэль! Не тебе судить, дитя ли он, предсказанное в пророчестве, или нет.

— Пути Господни неисповедимы и удивительны, — сказал другой, и все хором подхватили:

— Хвала Аллаху!

Дориан посмотрел мимо смуглых бородатых лиц в сторону носа дау. Впереди ветер подгонял волны, и их пенные шапки блестели на солнце, но на горизонте виднелось темное неестественное облако. Дориан смотрел на это облако так пристально, что глаза на ветру начали слезиться. Вначале казалось, что это клубящийся дым, но потом своим молодым острым зрением он разглядел под этой дымкой крошечные пальмы и понял, что видит огромную стаю птиц.

Мимо дау начали пролетать небольшие стаи по десять-двадцать морских птиц, торопясь присоединиться к огромному скоплению. Дориану хотелось лучше разглядеть, что там впереди, и в то же время узнать, каково настроение его тюремщиков, проверить, много ли свободы ему дано. Он пошел вперед, и круг арабов расступился перед ним — матросы почтительно уступали мальчику дорогу, словно боялись прикоснуться к его одежде.

Один, когда Дориан проходил мимо, коснулся его головы, но мальчик не обратил на это внимания.

— Хорошенько следите за ним! — крикнул капитан от руля. — Он не должен сбежать.

— А что, Юсуф, — ответил один из арабов, — аль-Амхара так благословен, что может летать, как ангел Джибраил?

Все рассмеялись, но никто не попытался остановить Дориана. Дориан прошел вперед и прислонился к единственной низкой мачте.

Постепенно очертания пальм под птичьим облаком становились все отчетливее, и Дориан смог рассмотреть мыс на северной оконечности того, что, очевидно, было маленьким островом. Когда подошли ближе, стали видны блестящие на солнце, сложенные из белых глыб стены какого-то сооружения. Потом Дориан увидел пушки на стенах и флотилию кораблей в гавани под крепостью.

— „Минотавр“! — воскликнул он, неожиданно узнав высокие мачты и очертания судна, с которым недавно сражался „Серафим“. Гораздо более быстрый, корабль мог намного опередить маленькую дау. Он стоял на якоре посреди гавани, под голыми реями, и, когда подошли ближе, Дориан отчетливо разглядел, какой ущерб причинили „Минотавру“ пушки „Серафима“.

Еще ближе он смог прочесть арабскую надпись, сменившую на корме корабля английскую, — „Дыхание Аллаха“.

В гавани это был не единственный корабль с квадратными парусами, было еще четыре: один больше, остальные меньше „Минотавра“. Дориан решил, что они тоже захвачены пиратами в европейских торговых конвоях с Востока. Пять больших кораблей с грузом — огромная добыча. Неудивительно, что имя аль-Ауф внушает такой страх по всему океану.

Мысли Дориана прервал крик капитана Юсуфа, стоявшего у руля:

— Всем приготовиться!

По палубе затопали босые ноги: экипаж готовился менять оснастку. Спустили длинный рей, потом снова подняли с противоположной стороны мачты. Единственный парус опять наполнился, и капитан ввел дау в узкий проход между рифами, которые охраняли вход в гавань.

— Отведите аль-Амхару в переднюю каюту. Спрячьте его от глаз наблюдателей на стенах крепости, — крикнул Юсуф, и два человека подхватили Дориана под руки, осторожно провели к маленькой каюте на носу и втолкнули в нее. Хотя дверь заперли, в стенах каюты были иллюминаторы. Дориан смотрел в них — отсюда ему отлично был виден весь залив.

Проход несколько раз повернул между рифами и протянулся под самыми стенами крепости. Дориан посмотрел на пушки, торчащие из амбразур, и увидел за ними смуглые лица пушкарей. Вдоль высоких стен поднимался легкий голубой дымок от фитилей. Матросы с дау отвечали на приветственные крики гарнизона.

Капитан бросил якорь у кормы „Дыхания Аллаха“ и через полоску спокойной чистой воды окликнул один из яликов, стоявших у берега под крепостью.

Три гребца привели ялик и привязали к борту дау.

Экипаж затеял долгий горячий спор, который Дориан слушал через тонкую стену каюты. Выясняли, кто будет сопровождать капитана и аль-Амхару на берег. Наконец Юсуф положил конец спору, показав на троих матросов и приказав им спуститься в ялик в качестве охраны. Потом вошел в каюту и оскалил желтые зубы в ужасной неискренней улыбке.

— Мы отправляемся на берег на встречу с аль-Ауфом.

Дориан молча смотрел на него, по-прежнему ничем не выдавая, что понимает, поэтому Юсуф вздохнул и принялся жестами объяснять свое намерение.