Мужчина, матерью ставший

— Что за чушь! — взъярился правитель. — Если бы ты действительно желал возблагодарить его за доброту, ты мог поступить совсем иначе, не как сейчас! Плоть вместе с кожей и власами нам дадена родителями, а посему ты права не имел корежить путь людской во имя постыдной связи! Иль ты не знаешь о трех видах непослушанья? Из них наиболее зловредный — отсутствие потомства. Я назначаю тебе порку за проявление непочтительности к предкам! — С этими словами чиновник бросил на стол четыре «наказательные бирки». [32] Экзекуторы схватили жертву и стали совлекать с юноши штаны. И тут раздался непонятный шум — в присутственную залу вдруг ворвалась толпа людей ревущих. Надо вам сказать, что здешние чиновники обычно не слишком хорошо знали фуцзяньское наречие, поэтому правитель области из криков понял лишь одно: толпа вломилась в ямынь с какой-то просьбой или жалобой. Правитель растерялся и струхнул. Что же случилось на самом деле? А дело в том, что многие из здешних сластолюбцев, давно наслышавшись о несравненном нежном заде юноши Жуйлана, решили увидеть чудо собственными глазами, а потому в день суда в присутствие набились даже не сотни, а тысячи людей, половина из которых были книжники-сюцаи, что посещали училище. Стражники не посмели остановить ученых мужей, а те, преград не видя, ворвались в присутственную залу. Правитель сидел ни жив, ни мертв от страха. Он тихо спросил у канцеляристов, в чем причина беспорядка, кто-то из служителей ему объяснил что здесь произошло. Экзекуторы, подождав, покуда затихнут крики, сорвали с юноши штаны. И вот перед всеобщими очами возникла «драгоценность». Восславить можно ее так:

32

Наказателъная бирка — деревянная таблица-плашка, на которой обозначалась мера наказания.

Нежнейший цвет, что лотос молодой, Прекрасна, будто изумительный цветок. Блеск матовый и ни малейшего изъяна. Напоминает чем-то куриное яйцо, С которого только-только содрали скорлупу. Средь этой мягкости и теплоты Есть углубление, похожее на щелку, Которую имеет «Долголетья персик», Что извлекли из глиняной бадьи для сушки. Кажется, лишь стоит щелкнуть иль подуть, И кожа тотчас лопнет, брызнет кровь. Как можно говорить о батогах Или других снастях для казни?! Нет-нет, ей их никак не пережить! Нефрит и жемчуг разрушатся тотчас. Но заметим к слову, что стражи, Которые вершили казнь, Как оказалось, любили тоже «южный ветер», А потому, окаменев, столбом стояли И побоялись руки в ход пустить. И даже сам «судья чистейший» Также был любителем дверей удобных, Поэтому, хотя все видели И гнев и ярость на его лице, Он при виде удивительного чуда Проникся состраданием к Жуйлану.

Правителю сразу стало ясно, что нежнейшая плоть юноши не выдержит жестоких испытаний батогами. Чиновник был готов простить ему проступок, но при таком количестве людей он сделать это все же не решался. Что до экзекуторов, то они, схватившись за бамбуковые палки, бить юношу тоже не посмели и мялись, ожидая особого приказа: глядишь, помилует начальник. Однако такого приказа так и не последовало. С громким воплем они взметнули батоги над головой и вдруг… Сюй Цзифан, бросившись вперед, прикрыл юношу своим телом.

— Это я погубил его! — воскликнул он. — Значит, я и должен понести наказание!

Поначалу, как мы знаем, присутствующие в суде, судача о поступках двух друзей, считали, что Сюю сильно в жизни повезло, и строили всякие (понятно, ошибочные) догадки. Сейчас, увидев, как он прикрыл собой Жуйлана, все поняли, что Сюй Цзифан прилюдно признается в горячих и честных чувствах. Это вызвало у всех бурный взрыв восторга. Раздались приветственные крики, послышались хлопки.

— Господин судья! — кто-то крикнул. — В присутствии негоже судить людей за «деяния Лунъяна». Такого никто не видывал у нас!

Правитель рассердился, услышав эти крики, и в гневе вскочил с места.

— Если ты так ведешь себя в присутствии, значит в обычной жизни твоим бесстыдствам нет границ! — бросил он Цзифану. — Я должен доложить о недостойном поведении твоем инспектору училищ, попросить его пресечь твою дальнейшую ученую карьеру. Ну, а покуда никто не помешает мне отвесить тебе батогов!

Он снова кинул бирку с наказанием, причем с такою силой, что опрокинулся сосуд, в котором она лежала. Экзекуторы, отпустив Жуйлана, схватили Сюя, повалили на пол и принялись нещадно колотить, причем не простыми батогами, а самыми тяжелыми — «первого разряда». [33] Жуйлан все это время стоял в сторонке на коленях. Он клал низкие поклоны, оглашая воздух скорбным воплем. Всякий раз, когда палка опускалась на Цзифана, он бился об пол головой. После тридцати ударов батогами ляжки Сюя превратились в кровавое месиво, а юноша разбил себе всю голову. Наконец казнь прекратилась, и правитель отпустил Цзифана под залог. Только теперь после наказания Сюя (к тому же, заметим, он был лишен и звания сюцая) все осознали, что прежде допускали касательно него ошибку. Бумага о лишении его ученых званий ушла к начальству. И все же правитель дал Сюй Цзифану послабление: он не стал привлекать его к суду за оскопление человека.

33

Батоги различались по весу бамбуковой палки, из которой они были сделаны. Здесь герой подвергается наказанию самыми тяжелыми батогами.

Сюй Цзифан, вернувшись домой, тотчас слег, и от недуга, который охватил его, более не поднялся. Жуйлан всячески ухаживал за другом, молился Небу, куренья возжигал, но избавить его от напасти так и не смог. Он очень горевал, что друг подвергся унижению из-за него и сейчас, возможно, его ждет смерть. Юноша боялся услышать обидные слова перед его кончиной, однако в скорбную минуту, когда, как говорится, «сменяется циновка», [34] Сюй, схватил юношу за руку, прошептал:

34

То есть происходит смерть человека.

— Ты из-за меня себя сгубил — лишил возможности иметь потомство. Свою вину я буду чувствовать даже после смерти. Прости меня, злобы не таи!.. А сейчас я попрошу тебя исполнить два моих завета. Запомни их!

— Какие? — спросил Жуйлан.

— Люди, расположенные к тебе, завидовали мне, вот отчего стряслась сия беда! После моей смерти они, конечно, снова постараются проявить недобрые намерения по отношению к тебе. Ты должен избегать таких людей, а потому тебе придется где-то затаиться, словом, «замести следы». Так вот, первый мой завет — блюди до конца дней память обо мне! Теперь второе. Я долго учился, но так и не смог далеко продвинуться вперед. Но у меня остался сын, правда, я не смог вырастить его и сделать человеком. Прошу тебя, позаботься о мальчике, научи и вразуми его. И если он со временем получит имя, это будет для меня огромным утешением у Девяти Истоков, [35] где я буду пребывать. Такова моя вторая воля.

35

Девять истоков (источников) или Желтые истоки — образ Темного Мира.

Он кончил говорить, с уст сорвался стон, но глаза не оросились слезами. Через мгновение дыханье пресеклось, и он ушел навек. Жуйлан зарыдал, казалось, что из глаз его льются не слезы, но кровь, а сердце будто превратилось в пепел. Он был готов покончить с собой тут же, рядом с другом, но все ж сдержал себя, поскольку вспомнил о четырехлетнем сироте — ребенке, которого надобно было растить. Глотая слезы, он принялся готовить гроб.

Жуйлан дал клятву, что после кончины друга исполнит долгий пост. В день Двух Семерок [36] он клал поклоны Будде и читал псалмы, а после совершения похорон стал думать, куда ему податься: вообразите, юноша шестнадцати-семнадцати лет и при нем четырехлетний мальчик. Кто он ему: его дитя иль брат родной? Как называть мальчишку? К тому же здесь кругом беспутные мужчины-злыдни, и всюду буйствует «южный ветер». Но где уверенность, что в других местах поветрия такого нет? Откуда это знать? Вполне возможно, что в чужих краях, куда они придут, на них обрушатся и более страшные несчастья. Что же делать? Остается одно: переодеться женщиной и постараться не показываться людям на глаза. Может, тогда удастся сохранить верность заветам друга. Однако переодевшись женщиной, он все равно не избавит себя от двух серьезных неудобств. Прежде всего, от всевозможных случайностей в пути, и второе неудобство: как, став женщиной, заниматься торговым делом? Жуйлан много дней пребывал в горестных раздумьях. И вдруг однажды его будто осенило: он вспомнил о дяде по материнской линии — Ван Сяоцзяне, который жил совсем один, поскольку не имел ни сына, ни даже дочерей. Вот к нему и надо обратиться за помощью, попросить его, чтобы он их увез отсюда. В дороге у них будет надежный спутник, которому к тому же весьма удобно заниматься торговым делом в чужих краях. Приняв такое решение, Жуйлан позвал Ван Сяоцзяна, чтобы вместе обсудить свой план. Дядя с удовольствием откликнулся на предложение.

36

День Двух Семерок — сорок девятый день после смерти человека. В этот день в семье совершался торжественный молебен.

— Мы отправимся в Чжанчжоу, где жили мои предки! — сказал он. — Ты же всем говори, что у тебя, мол, умер муж и ты сейчас вдовица, однако более замуж никогда не выйдешь. А дитя от матери другой. Живем-де вместе с дядей. Если будешь так твердить, тебя не свалит не только «ветер южный», но не собьет и «северный»!

— Превосходный план! — обрадовался юноша. — Можно сказать, совершенный со всех сторон! — Как и прежде, он Для удобства в имени своем сменил частицу «лан» на «нян». Еще во время болезни друга он за двести лянов продал все имущество Цзифана, так что деньги частично ушли на похороны. И теперь у него оставалась еще половина той суммы.

Итак, они отправились в Чжанчжоу, а когда туда добрались, сняли дом. Дядя Ван открыл сапожную лавчонку, а Жуйлан (то бишь Жуйнян) занялся хозяйскими делами. Ван Сяоцзян торговал на вынос, и дело шло вполне успешно. Словом, так они и жили.

Мальчик-сирота постепенно подрастал. Наступила пора найти для него хорошего учителя. Его определили в школу, и по сему случаю он получил имя Чэнсянь, что означает «Продолжатель предков». Особыми природными дарами Чэнсянь не выделялся, то есть был обычным мальчуганом! Не слишком умным, но и не тупицей. Словом, в будущем он одинаково мог служить чиновником, равно и заниматься крестьянским делом. Но обликом своим он очень походил на покойного отца: прекрасные глаза и брови, черные волосы, белоснежная кожа. Когда ему исполнилось двенадцать или тринадцать лет, у него в школе возникли сложности. Его однокашники вдруг стали дарить ему фрукты, которые мальчик порой приносил домой и отдавал «матери», дабы выразить сыновнее почтение, как когда-то это делал в древности Лу Цзи, [37] даривший апельсины своей родительнице. Жуйлан как-то ему сказал:

37

Лу Цзи жил в эпоху Трех Царств (Ш в.). Он прославился как исключительно достойный и почтительный к родителям сын. Еще в детстве ему подарили апельсин, который он тут же отнес своей матушке.

— Не к добру все это, мальчик! В свое время из-за моей красивой внешности разорился и даже погиб один человек, а мне пришлось бежать в чужие края. На своих собственных бедах я нынче должна предостеречь тебя! — Жуйлан задумался и продолжал: — Не думай, что человек, подаривший тебе фрукты, сделал это из лучших побуждении. На самом деле он хотел тебя обмануть и приманить. Если ты заметил, что кто-то от тебя требует дурное сделать, тут же сообщи об этом сяньшэну-учителю. Не дай провести себя!