Мужики и бабы
Шрифт:
Она как раз белье стирала после трехдневной гулянки.
– Не горюй, сваха! Не хлопочи! У нас все есть!
Четвертя на стол – грох! Колбасу, калачи ситные… Гору навалили.
Ну, хозяйка свинины нарезала, яичницу сотворила, огурцы, капуста… И давай гулять по второму кругу.
И-эх, прощай, радость, жизнь моя.Знаю – едешь от меня…Нам должно с тобой расстаться.Ой, расстаться навсегда.Ой, чтой-то сделалось,За столом пели, пели…
– А ну, пошли по селу?!
– Дак четвертый день… Вроде бы неудобно?
– Неудобно днем вору воровать, так он ночью крадет. А мы что, воры, что ли? Пошли!
Вывалили всей кумпанией:
Эх, что кому до нас,Когда праздник у нас?Мы зароемся в соломушку —Не найдут нас.А было это на Седмицу сырную… Масленица! И впрямь праздник. Вот тебе, едут по селу горшечники. Две подводы – полные сани с горшками. А Степанида-Колобок да Макарьевна горшками в Тиханове торговали, оптом скупали их. Ну, им все горшечники знакомые. Вот Степанида подбегает к горшечнику:
– Тимофей, на сколь у тебя горшков-то в повозке?
– На четыре рубля.
– Беру все твои горшки.
– Мелех, а у тебя на сколько?
– У меня на три рубля.
– Плачу за все! А ну, открывай возы! Снимай брезент! Бабы, мужики, навались, пока видно!
Она первой выхватила два горшка, подняла их над головой и – трах! Вдребезги.
– Бей горшки на глину!..
– За счастье новобрачных!
И давай пулять горшками. Поставят их вдоль дороги, как казанки в кону.
– А ну, сколько сшибешь одним махом?
– Какой у него мах? Он на ногах не стоит. Задницей, может, ишшо раздавит…
– Я не стою на ногах? Я?!
– Держите его, а то он морду об каланцы разобьет!
– Кому в морду? Мне? Да я вас…
– Что, кулак чешется? Ты вон об горшки его, об горшки…
– Расшибу!
Трррах! Трах-та-тах… Брр!
Так вот отгуляли свадьбу, и уехал он, как в песне той поется: «Нам должно с тобой расстаться». Два года на пароходах да четыре на войне… Она уж и забывать его стала.
– Ну что ж, в любви не повезло – в деле свое возьму.
Перед самой войной прислал он ей денег – сто семьдесят рублей. Она и пустила их в дело. За пятнадцать рублей место купила на тихановском базаре – полок деревянный. В Москву съездила за товаром. Два саквояжа мелочи привезла: чулки, да блузки, да платки. Но больше все шарфы газовые, как развесила их на полки: голубые, да зеленые, да желтые. На ветру вьются, как воздушные шары, – того и гляди – улетят. Куда тут! Полбазара на поглядку сбежалось.
– Нет, она колдунья. Смотри, к ней толпой валят покупатели. Это их шишиги толкают. Ей-богу, правда! Вот бочажина!
Из галантереи – мелочь серебряная хорошо шла: брошки, перстеньки, сережки. Особенно крестики брали. Война! Ну и пугачи с пробками. Бывало, не успеет в Агишево путем въехать, как ее окружат татарчата:
– Пробкам есть?
– Есть,
есть.Тысячами продавала. Пальба по базару пойдет, как на охоте.
Свекровь видит – вольную взяла баба… Ну к ней:
– Деньги с выручки в семью!
– Нет, шалишь! Я и так за двух мужиков ургучу.
Митревна каждое лето брюхата (это сноха старшая). Она и в войну ухитрялась родить. К мужу ездила. Он на интендантских складах служил. А Настенку, вторую сноху, чахотка бьет.
– Кто пашет, кто косит, кто стога мечет? Я! Так вам еще и деньги мои подай. Дудки! Дураков нет!
Надежда упряма, но свекровь хитра:
– Ладно, девка, торгуй, если оборот умеешь держать… Только возьми меня в пай!
– Давай!
Поехали они в Пугасово на двух подводах. Купили две бочки рыбы мороженой: судак, лещ, сазан. Свекровь встретила на станции тихановского трактирщика, напилась в чайной водочки:
– Ты, эта, девка, поезжай с Авдюшкой. А я тут шерсть приглядела… – глаза черные, так и бегают. Ну цыганка! – Я, эта, с трактирщиком ладиться буду…
Какое там ладиться! Не успела Надежда лошадей покормить, как свекровь с трактирщиком в санках домой укатила.
Ну, поехали они с рыбой на ночь глядя. Дорога дальняя – тридцать верст, да раскат за раскатом… Авдей парень неуклюжий, сырой… Шестнадцать лет, а он лошадь запрячь путем не умеет. Вперед его пустишь – дорогу путает. Сзади оставишь – в ухабы заваливается, постоянно останавливать приходится, бежать к нему, сани оправлять. Под Любишином загнал в такой раскат, что и сани опрокинулись, и лошадь из оглоблей вывернуло. Она к саням побежала, уперлась в бочку… Да разве ей поднять? В бочке пудов двадцать.
– Авдей! – кричит. – На вот веревку, держи концы! Я захлестну ее за головашки саней да бочку буду поддерживать. А ты привяжи за лошадь и выводи ее на дорогу.
Сопит… И что-то подозрительно долго привязать не может.
– Ты за что привязываешь веревку-то?
– За шею.
– Ты что, очумел, черт сопатый? Ты лошадь задушишь!
– А за чаво жа привязывать?
– За хомут, дурак! За гужи!..
Приехала домой за полночь, еле на ногах держится. А компаньонка ее уже на печи похрапывает. Наутро встали, свекровь за столом уж орудует. Самовар у нее кипит, пышек положила, кренделей. А сама глазами так и стрижет:
– Бабы, давайте чай пить, да за дровами езжайте!
– Я вчера наездилась, – сказала Надежда. – Спину так наломала, что не разогнусь.
– Ну что жа, – отозвалась Митревна. – Поедем мы с тобой, Авдюшка.
– Запряги им хоть лошадь, – проворчала свекровь.
Запрягла им лошадь Надежда честь честью, проводила. Вот тебе к обеду, смотрит в окно: батюшки мои! И лошадь в поводу ведут, и от дровней одни головашки тащатся.
– На пенек в лесу наехали… Ну и сани, того, расташшылись.
И пришлось Надежде со свекровью в ночь ехать, собирать и дрова и остатки от саней.
Прошел пост – и рыба испарилась. Когда ее продавали, где? Надежда и не видела. Ни рыбы, ни денег…
– Мама, а как же насчет выручки? – спросила Надежда.
– Какая вам выручка, черти полосатые? Вы пенсию получаете и ни копейки не даете!
Вы – это снохи. Митревна получала семь с полтиной – три на себя, как на солдатку, три на подростка Авдея да полтора рубля на младшего сынишку; Надежда получала всего четыре с полтиной, мальчик жил у ее родителей, а Настасья – три рубля.