Мужики
Шрифт:
Каждую минуту хлопали двери, и полуодетые люди выбегали на улицу. На мосту перед мельницей, откуда пожар был хорошо виден, толпа все росла, и скоро там собралась вся деревня.
Пожар усиливался с каждой минутой. Хутор стоял на холме у леса, и потому, несмотря на расстояние в несколько верст, в Липцах вся картина видна была как на ладони. Черную стену леса лизали огненные языки, летели вверх кровавые клубящиеся тучи. Ветра не было, и огонь поднимался все выше, строения пылали, как смолистые щепки, черный дым валил столбами, и зарево огненной рекой разливалось во мраке и полыхало уже высоко над лесом.
Вдруг
— Воловьи стойла горят! Немного они скота спасут, — ведь там только одна дверь!
— Стога загорелись!
— И амбары уже в огне! — тревожно кричали в толпе. Прибежали ксендз, кузнец, солтыс. Попозже явился откуда-то и войт, мертвецки пьяный, так что едва держался на ногах, и тотчас начал гнать людей на помощь в усадьбу. Но никто туда не спешил. Злобный ропот раздался в толпе:
— Пусть выпустят из острога наших мужиков, так они набегут спасать.
Не помогли ни брань, ни угрозы, ни слезные мольбы ксендза: люди не двигались с места и угрюмо смотрели на пожар.
— Сукины вы сыны! Холуи панские! — крикнула жена Кобуса, грозя кулаком кузнецу и войту.
И только они оба да солтыс поехали в Подлесье, да и то с пустыми руками — ни вёдер, ни багров бабы им не дали.
— Палками того, кто с места тронется! Убьем стервецов! — визжали они хором.
Вся деревня высыпала на улицу, даже самых малых ребят, ревевших благим матом, матери тут же укачивали на руках.
Теснились в угрюмом молчании, — редко кто бросал слово, да и то шепотом, — жадно смотрели на пожар и вздыхали. И в каждом сердце росла глубоко затаенная радость: они верили, что это за них помещик наказан Богом.
Горело до поздней ночи, но в Липцах никто не уходил домой: стояли и терпеливо ожидали, пока все кончится. Уже над хутором бушевало сплошное море пламени и волнами вздымалось к небу. Горящая солома и дранка с крыш падали кровавым дождем. Зарево, огненным пологом развеваясь в темноте, румянило вершины деревьев и крышу мельницы, а озеро было словно осыпано розовым жаром из печи.
Грохот телег, крики, рев животных доносились с Подлесья, зловещий ужас уничтожения, казалось, реял в воздухе, а в Липцах толпа все стояла живой стеной, словно вросла в землю, теша глаза и души местью.
От корчмы долетал хриплый голос пьяного Амброжия. Он пел:
Эх, Марысь, моя Марысь! Доброе пиво ты варишь!VI
Услышав такую необычайную новость, Ганка даже приподнялась в постели, но Ягустинка вовремя удержала ее и силой уложила обратно на подушки.
— Лежи, лежи, нигде не горит!
— Ты слышала, что он сказал? Да уж не помутилось ли у него в голове? Смочите себе голову святой водой, отец, авось дурь пройдет.
— Нет, Ганусь, я в своем уме и сказал тебе истинную правду: пан Яцек со вчерашнего дня живет у меня, — сказал Былица, собираясь чихнуть после солидной понюшки табаку.
— Видно, уж совсем одурел!.. Погляди, не идут ли? Заморят мне голодом ребенка!
— На дороге никого не видать, — доложила через минуту Ягустинка и, снова принимаясь за прерванную уборку, стала посыпать пол песком.
Старик чихнул несколько раз подряд,
да так сильно, что даже присел на лавку.— Трубите, как на городском базаре!
— Табак крепкий, Ганусь, это пан Яцек мне дал… целую пачку!
Было еще рано, в окно смотрело яркое, теплое солнце, деревья в саду качались от ветра, в открытую дверь лезли из сеней изогнутые гусиные шеи и красные шипящие клювы, и целая стая перепачкавшихся в грязи гусенят с писком карабкалась на высокий порог. Вдруг где-то заворчала собака, и старые гуси подняли крик, а сидевшие на яйцах наседки испуганно заклохтали и стали разбегаться.
— Вы бы их хоть в сад прогнали, пусть траву пощиплют.
— Сейчас выгоню, Ганусь, и от ворона постерегу…
В избе наступила тишина, и только шум ветвей долетал сюда из сада, да слабо колыхались бумажные украшения под закопченным потолком.
— Что там хлопцы делают? — спросила Ганка после долгого молчания.
— Петрик пашет картофельное поле под горкой, а Витек на мерине поехал боронить полосу под лен в Свином овражке.
— Мокро там еще?
— Мокро, башмаки целиком вязнут, но после бороньбы скорее просохнет.
— К тому времени, как земля нагреется и можно будет сеять, я, пожалуй, уже встану.
— Ты здоровье сейчас побереги, а работа от тебя никуда не уйдет.
— Что, коровы выдоены?
— Да, я сама доила, потому что Ягуся оставила у хлева подойник и куда-то ушла.
— Вечно она бегает по деревне, как бродячая собака, никакой помощи от нее в доме!.. Вот что, Ягустинка, скажи Кобусихе, что я ей гряды под капусту дам и Петрик свезет ей навоз в моле и запашет, только с тем, чтобы она отработала мне потом, но четыре дня за гряду. Половину отработает, когда картошку сажать будем, а остальное в жатву.
— Козлова тоже просила полоску под лен за отработку.
— Ну, эта наработает, сколько кот наплачет! Пусть у других поищет. Прошлым летом она по всей деревне верещала, что Мацей ее обидел!
— Как хочешь, твоя земля, твоя и воля! Еще Филипка заходила вчера, когда ты рожала… просила картошки.
— За деньги?
— Нет, отработает. У них днем с огнем гроша медного не сыщешь, с голоду помирают.
— Сейчас пусть возьмет полкорца, а если еще понадобится, так дам уже после посадки, потому что не знаю, сколько у нас останется. Вот Юзька придет и отмерит ей… Хотя знаю я, какая Филипка работница: только бы работу с рук сбыть…
— Да где же ей сил взять? Недоедает, недосыпает и каждый год рожает.
— Господи Иисусе, как маются люди!.. Урожай еще за горами, а нужда на пороге!
— Как же, на пороге! Давно в хатах сидит! Людям с голоду животы подводит, еле живы.
— Ты свинью выпустила?
— Да, она у стены лежит. А, поросята славные, кругленькие, как булочки.
В дверях появился Былица.
— Гусей я под крыжовником оставил… Приходит это ко мне пан Яцек в праздник и говорит: "Переберусь я к вам жить, Былица, и хорошо платить буду". Я подумал: "Смеется он над мужиком, как водится у панов, и говорю ему тоже в шутку: "Что ж, деньги мне нужны, и свободные комнаты в моей квартире есть!" А он засмеялся, дал мне пачку табаку, осмотрел избу. и говорит: "Коли вы тут можете жить, так и я проживу, мы помаленьку в такой порядок приведем, что она за усадьбу сойдет".