Мужики
Шрифт:
Эти пристальные взгляды его раздражали, вызывали в нем еще больший гнев. Обедали вместе, но он ни разу не заговорил с Терезкой, не посмотрел даже в ее сторону. И только все время ворчал на сестру.
— Собака не стала бы есть такой каши, прямо копченая!
— Ну что ты, Матеуш! Чуточку только подгорела!
— Ты со мной не спорь! Мухами ее приправила, их тут больше, чем сала!
— Уж и мухи ему мешают! Привередник какой! Не отравишься!
А, когда Настка подала капусту, он стал жаловаться, что сало тухлое.
— Колесной мазью заправить — и то, я думаю, хуже не будет!
— Пойди полижи
Он придирался ко всякому пустяку и продолжал злиться. Терезка все время молчала, но после обеда он принялся и за нее. Увидел, что ее корова трется об угол избы.
— Вот, обросла навозом, как корой! Не можешь ее обтирать, что ли?
— В хлеву мокро, вот она и пачкается.
— Мокро! В лесу подстилки сколько хочешь. А вы только ждете, чтобы ее кто-нибудь собрал и домой вам принес. Ведь у коровы бока преют от навоза! Столько баб в доме, а порядка ни на грош! — кричал Матеуш, а Терезка кротко молчала, не смея защищаться и только глазами моля пожалеть ее.
Тихая, уступчивая и трудолюбивая, как муравей, она даже довольна была, что Матеуш взял над ней власть и так строго распоряжается всем. А Матеуша эта покорность злила все больше и больше, сердили ее робкие и нежные взгляды, бесшумные движения, смиренный вид, сердило, что она постоянно вертится около него. Ему хотелось крикнуть, чтобы она ушла с глаз долой.
— Эх, пропади все пропадом! — вырвалось у него, и, даже не отдохнув, он собрал свои инструменты и ушел к Клембам, где нужно было чинить избу.
У Клембов еще полдничали, сидя во дворе за мисками.
Матеуш закурил и присел на завалинке.
Разговор шел о возвращении из солдатчины Гжели Борыны.
— Так он уже отслужил срок? — равнодушно спросил Матеуш.
— А ты разве не знаешь? Едут домой вместе с Ясеком, Терезкиным мужем, и Ярчиком из Воли.
— Пишет, что к жатве приедут. Терезка бегала сегодня с письмом к органисту, чтобы прочитал ей. От него-то я и узнал…
— Ясек возвращается! Вот так новость! — невольно вырвалось у Матеуша.
Все замолчали и переглянулись, а женщины даже покраснели, с трудом сдерживая смех. Матеуш, ничего не замечая, сказал спокойно, с довольным видом:
— Это хорошо, что приедет. Может, перестанут судачить про Терезку.
Клембы так удивились, что даже перестали есть, и ложки повисли в воздухе. А он, дерзко поглядывая на всех, продолжал:
— Знаете, как ее чернят! Мне до нее дела нет, хоть она нам и родня по отцу, но на ее месте я сплетникам сумел бы рты заткнуть, попомнили бы они меня! А уж бабы хуже всего: ни одной не оставят в покое. Хоть будь она снега белее, все равно грязью обольют!
— Верно! Верно! — поддакивали ему, не поднимая глаз от мисок.
— А что, были вы уже у Борыны? — с любопытством спросил Матеуш у Клемба.
— Все собираюсь, да каждый день что-нибудь мешает.
— Он за всех страдает, а никто уже о нем и не помнит!
— А ты-то к нему заходил?
— Нельзя мне одному идти — скажут люди, что к Ягне…
— Ишь, какой осторожный, — как девка после того, как с ней беда приключилась! — заметила старая Агата, сидевшая у плетня с мисочкой на коленях.
— Надоели мне постоянные сплетни!
— И волк остепенится, когда зубов уже нет! — засмеялся Клемб.
— Или когда
он берлогу себе ищет, — подсказал Матеуш.— Эге, значит ты, того и гляди, к кому-нибудь сватов пошлешь! — шутил сын Клемба.
— А как же! Все хожу и думаю, кого посватать.
— Скорее выбирай, а меня в дружки зови, Матеуш! — воскликнула старшая дочь, Кася.
— Легко сказать — выбери, когда все девки у нас как на подбор, одна другой лучше! Магдуся — самая богатая, но у нее уже зубов нет и течет из глаз. Улися — настоящий цветочек, да вот одно бедро у нее толще другого, а приданого только бочка капусты. Франка — с приплодом. Марыся очень уж к парням добра. У Евки капитал — целых сто злотых и все медяками! Но лентяйка она, любит под периной валяться. И все хотят сытно есть, сладко пить и ничего не делать. Не девушки — клад! Да вот еще беда: у иных перины слишком для меня коротки!
Грянул такой дружный смех, что даже голуби испугались и улетели с крыши.
— Верно говорю! Я уже у многих примерял: перины мне и до колен не доходят, как же я зимой спать буду? В сапогах, что ли?
Клембова отчитала его за то, что он при девушках говорит такие непристойности.
— Да я так, в шутку только сказал…
Девушки надулись, как индюшки.
— Скажите, какой разборчивый! Всех охаял! Если в Липцах тебе невест мало, так ищи в других деревнях! — набросились они на него.
— Я ничего не говорю, и в Липцах их довольно: у нас перезрелую девку легче найти, чем злотый. Продаются по дыдеку [22] и еще впридачу с отца магарыч получишь. Только бы покупатели нашлись! Добра этого столько, что в деревне от девичьего визга деваться некуда, и как только придет суббота — в каждой избе уже чуть свет моются дочиста, ленты в косы вплетают и по садам кур ловят, чтобы обменять их у корчмаря на водку. А с самого полудня из-за углов на все стороны поглядывают, не идут ли откуда сваты! Слышал я, как иные с крыш платками машут и верещат: "Ко мне, Мацюсь, ко мне!" А матери им помогают: "К Касе иди, Мацюсь, к Касе! Добавлю к приданому сыр и десяток яиц! К Касе!"
22
Дыдек — около трех копеек.
Матеуш изображал это так забавно, что сыновья Клембов покатывались со смеху, зато дочери подняли такой негодующий визг, что старик прикрикнул на них:
— Тише, вы! Трещат, как сороки к дождю.
Но они не сразу успокоились, и Клемб, чтобы прекратить этот шумный спор, спросил у Матеуша:
— А ты видел, как войт сегодня воевал?
— Нет. Говорят, Козлам здорово досталось.
— Да, отделал он их — дальше некуда! На них глядеть страшно! Расходился наш войт, ну-ну!
— От мирского хлеба его распирает — вот и брыкается.
— А главное — никого не боится. Кто ему отпор даст? Другой за такую штуку здорово поплатится, а у него и волос с головы не упадет. С начальством знается — вот и делает в волости, что хочет.
— Потому что вы бараны, позволяете такому над собой командовать! На всех плюет, важничает, а они у него ноги целовать готовы!
— Раз мы сами его выбрали, значит почитать должны!
— Кто его посадил, тот и согнать может.