Мужики

— Оставайтесь с Богом! Я еще загляну к вам, потому что, может, подольше в Липцах поживу.

Он встал на колени и, помолясь на образа, перекрестился и вышел.

— Кто это! — спросила Ягна с удивлением.

— Странник святой, от Гроба Господня идет… я его давно знаю, он не раз в Липцах бывал. Года три тому назад…

Она не договорила: вошел Амброжий, поздоровался и сел у печи.

— Холодище такой и ливень, что даже деревяшка моя окостенела!

— И чего ты ночью по грязи бродишь?.. Сидел бы дома да Богу молился, — сказала хозяйка ворчливо.

— Скучно стало одному, вот я и пошел по девушкам ходить, да к тебе, Ягуся, первой зашел…

— Девушку вашу смертью звать…

— Эта про меня совсем забыла — за молодыми бегает.

— Ну? — вопросительно бросила Доминикова.

— Правду говорю. Его преподобие уже ходил на тот берег причащать Бартека.

— Что ты? На ярмарке я его видела здоровым.

— Зятек так его саданул колом, что всю печенку ему отшиб!

— За что же это? Когда?

— Из-за чего же, как не из-за земли? Спорили уже с полгода, а вот нынче в полдень и сочлись.

— Кары божьей нет на них, на разбойников! — сказала Ягна.

— Придет она, Ягна, придет, не беспокойся, — сказала уверенно мать, поднимая глаза к образам.

— А кто помер, уже не встанет, — тихо отозвался Амброжий.

— Садись к столу, поешь чего Бог послал.

— Не откажусь. Одну мисочку, ежели большая, пожалуй, одолею, — балагурил Амброжий.

— И все-то у тебя на уме шутки да забавы.

— Только они мне и остались. А заботы — на что они мне?

Все сели к столу, на котором стояли миски, и ели медленно, молча. Только Амброжий иногда шутил, но смеялся он один — парни рады бы посмеяться, да боялись суровых взглядов матери.

— Ксендз дома? — спросила Доминикова к концу ужина.

— А где же ему быть в такую слякоть? Сидит, как еврей, над книгами.

— Мудрый он человек, ученый.

— И добрее его на свете нет, — добавила Ягна.

— А как же никому в бороду не плюет и все, что дадут, берет…

— Будет тебе вздор молоть!..

После ужина Ягна и мать сели прясть, а сыновья, как всегда, стали убирать со стола и мыть посуду. Так уж было заведено у Доминиковой, — сыновей она держала в ежовых рукавицах и заставляла делать всякую домашнюю работу, чтобы Ягуся ручек не запачкала.

Амброжий закурил трубку, пуская дым в печку, и то поправлял головешки, то подбрасывал еще хворосту. Он все поглядывал на женщин, что-то, видимо, обдумывая.

— Кажись, сваты к вам приходили?

— Сколько раз!

— Не диво — Ягна-то у тебя красавица писаная. Ксендз Говорил, что лучше ее и в городе не встретишь.

Ягна покраснела от удовольствия.

— Так и сказал? Дай ему Бог здоровья! Давно я собираюсь отнести ему денег на поминанье. Завтра непременно отнесу.

Амброжий начал, понизив голос:

— Заслал бы к вам сватов еще один человек, да опасается маленько.

— Парень? — спросила старуха, наматывая пряжу на стучавшее по полу веретено.

— Хозяин, первый на всю деревню… родовитый… только вдовец.

— Чужих ребят качать не стану!

— Дети у него уже выросли, Ягуся, не бойся.

— На что ей старый… Она у меня еще не засиделась. Подождет молодого, такого, что ей приглянется.

— Молодых у нас довольно, за этим дело не станет. Парни хоть куда: папиросы курят, пляшут в корчме и водку дуют, а невесту каждый себе присматривает такую, за которой и землю и денежки дадут, — чтобы было на что гулять… Хозяева, сукины дети! До полудня спят, а после полудня тачками навоз возят да лопатами поле пашут.

— Такому я на потеху Ягны не отдам.

— Правильно! Недаром говорят, что ты на деревне всех умнее.

— А только и со стариком молодой какая радость?

— Что ж, для радости разве кругом молодых нет?

— До таких лет дожил, а все еще у тебя ветер в голове! — строго остановила его Доминикова.

— Э… мало ли что сболтнешь иной раз, чтобы язык почесать.

Они долго молчали.

— Старик и уважит и на чужой грош не позарится, — снова начал Амброжий.

— Нет, нет. Отдай за старика — греха не оберешься.

— Он бы на нее землю записал, — продолжал Амброжий серьезно, выколачивая трубку.

— У Ягны своей довольно, — ответила старуха, но не сразу и уже не так уверенно.

— Он дал бы больше, чем возьмет…

— Толкуй!

— Да ведь не сам я это выдумал, не от себя пришел…

Опять помолчали. Старуха долго осматривала растрепанную пряжу, потом послюнила палец и начала левой рукой вытягивать волокно, а правой вертела веретено, которое волчком крутилось по полу и жужжало.

— Ну, что же скажешь? Присылать ему сватов или нет?

— А кто это?

— Не знаешь, что ли? Вот кто! — указал он в окно на огоньки, мигавшие за озером в хате у Борыны.

— Дети у него взрослые, Ягну обижать будут. И на часть отцовой земли они имеют права.

— Да свое-то он может ей отдать? И человек он хороший, и хозяин не какой-нибудь, и Бога боится, Крепкий еще — на моих глазах целый мешок ржи взвалил на спину! Ягне ни в чем недостатка не будет, разве только птичьего молока там не хватает… И еще вам скажу: на будущий год Анджею вашему в солдаты идти, — а Борыну все начальство знает, он может помочь…

— Ну, как думаешь, Ягуся?

— Прикажете, так пойду… Воля ваша, а не моя, — промолвила Ягна тихо, рассеянно глядя в огонь и слушая веселое потрескивание сучьев.

"Тот ли, другой ли — все равно!" — подумала она, но вдруг дрогнула, вспомнив Антека.

— Так как же? — спросил Амброжий, вставая.

— Пусть присылает… Сговор еще не свадьба, — ответила Доминикова с расстановкой.

Амброжий попрощался и пошел прямо к Борыне.

А Ягна все сидела неподвижно и молча.