Мужики

Только никто из его детей, даже кузнец, не знал о сговоре. Люди не решались сообщить им эту новость — боялись попасть под горячую руку.

И в хате Борыны сегодня было тихо, даже тише обыкновенного. Дождь перестал, и небо с утра прояснилось, поэтому Антек, Куба и женщины тотчас после завтрака уехали в лес — собирать хворост на топливо да листья и сухой мох для подстилки.

Старик оставался дома.

Он уже с самого утра был как-то странно раздражителен и придирчив, искал случая сорвать на ком-нибудь мучившие его тревогу и злость. Витека избил за то, что тот не подложил коровам соломы и они лежали в навозе; с Антеком бранился, на Ганку накричал, увидев, что, ее малыш выполз на дорогу и весь измазался в грязи; даже Юзе попало за то, что она долго копалась и лошади ее ждали. А когда Мацей, наконец, очутился один, с глазу на глаз с Ягустинкой, оставленной в доме со вчерашнего дня, чтобы приглядеть за скотом, — он уже совсем не знал, что с собой делать. Снова и снова вспоминал рассказ Амброжия о том, как его приняла Доминикова, что сказала Ягна, и все-таки не было уверенности в успехе, не очень-то он верил старику: Амброжий ради рюмки водки мог и наврать. Он то ходил по комнате и поглядывал в окно на пустынную улицу, то с крыльца тревожно наблюдал за Ягусиной хатой и ждал сумерек, как избавления.

Сто раз хотелось ему бежать к войту и поторопить его и солтыса, чтобы они шли поскорее, но он оставался дома, его удерживали прищуренные глаза Ягустинки, неотступно следившие за ним и светившиеся презрительной насмешкой.

"Ишь, ведьма чертова, сверлит глазищами, словно шилом!" — думал он.

А Ягустинка бродила по избе и по двору с веретеном подмышкой и, следя за порядком, в то же время не переставала прясть. Веретено жужжало в воздухе, а она наматывала нить и шла дальше, к гусям, к свиньям, в хлев. Лапа плелся за нею, сонный, отяжелевший.

Ягустинка не заговаривала с Борыной, хотя отлично понимала, что его так томит и тревожит, отчего он так мечется с места на место.

А он, не зная, куда деваться, принялся забивать подпорки у стены.

Она несколько раз останавливалась перед ним и, наконец, сказала:

— Не ладится что-то у вас работа нынче.

— Не ладится, не ладится, черт ее дери!

"Ох, и содом тут будет, Иисусе! Ох, и содом! — подумала Ягустинка, отходя. — Правильно старый делает, что женится! А то бы дети ему такие хлеба дали, как мне!.. Отдала им целых десять моргов поля, как золото, — и что! — Она плюнула со злости. — Теперь к чужим на работу хожу, поденщицей стала!"

А Борыне, видно, уже совсем стало невмоготу, он швырнул топор на землю и крикнул:

— К чертям такую работу!

— Грызет вас что-то, как я погляжу!

— Грызет! Верно, что грызет.

Ягустинка присела на завалинку, вытянула длинную нить, навила ее на веретено и тихо, с некоторой опаской, сказала:

— Да нечего вам так расстраиваться.

— Много ты знаешь!

— Не бойтесь, Доминикова — умная баба, а у Ягны тоже голова на плечах.

— Ты так думаешь? — воскликнул Борына радостно и подсел к ней.

— Что же, у меня глаз нет?

Оба долго молчали, каждый ждал, чтобы заговорил другой.

— Позовите меня на свадьбу, так я вам такого "Хмеля" спою, что ровнехонько через девять месяцев крестины справите, — начала Ягустинка игриво, но, увидев, что Борына нахмурился, добавила уже другим тоном: — Хорошо делаете, Мацей, хорошо! Надо было и мне поискать себе другого мужа, когда мой помер, — и не ходила бы я теперь на поденку! Дура я была, поверила детям, пошла к ним в нахлебницы, землю им отписала, а теперь что?

— Я-то, пока жив, ни полоски им не отдам! — сказал Борына решительно.

— Разумно делаете! А я по судам таскалась, последние гроши на это ушли, да справедливости не купила… на старости лет работай на других, как батрачка горемычная! Чтоб вы, окаянные, под забором околели за мою обиду! Пошла я к ним в воскресенье, хотела хоть поглядеть на хату и на сад, — ведь сама, своими руками его сажала! — а невестка на меня накинулась, кричала, что я подсматривать за ними хожу. Господи Иисусе! Это на свою собственную землю выслеживать хожу! Так мне горько стало, сердце раскипелось, думала — тут же и помру. Пошла к его преподобию, чтобы он их хоть отчитал с амвона, а он говорит, что меня за эти обиды Бог наградит!.. Что ж, коли у человека нет ничего, так он хоть милостью божьей утешается! А лучше бы я здесь, на земле, пожила в свое удовольствие, в теплой избе хозяйничала, высыпалась под периной, ела всласть…

Ягустинка продолжала с такой запальчивостью жаловаться на все и всех, что Борына не выдержал — встал и пошел к войту. Да и пора было, уже начинало смеркаться.

— Ну что, скоро пойдете?

— Сейчас, сейчас, вот только Шимон придет.

Шимон пришел, и они все вместе отправились в корчму — выпить по рюмочке и захватить оттуда рисовой для угощения. В корчме они застали Амброжия, и он сразу же к ним подсел. Но пили недолго — Мацей все торопил их.

— Я вас тут подожду. Если дело выйдет, отопьют они, — забирайте обеих и приходите сюда! — крикнул он им вслед.

Сваты шли посредине улицы, так тяжело ступая, что грязь брызгала во все стороны. Сумерки сгущались и укрывали деревню мрачной серой пеленой, только кое-где уже засветились в темноте огоньки хат. Подвывали во дворах собаки, как всегда перед ужином.

— Кум! — начал войт, помолчав.

— Ну?

— Думается мне, Борына знатную справит свадьбу!

— Либо справит, либо нет! — отозвался кум сердито — такой уж он был ворчун.

— Справит! Войт тебе говорит, значит — верь! Я уж постараюсь. Такую пару из них состряпаем, что только держись!

— А я так думаю, что кобыла понесет, — у жеребца то, видать, конопля в хвосте!

— А это уж дело не наше.

— Как сказать… Дети Мацея нас проклинать будут.

— Все будет хорошо, это войт тебе говорит!

Они вошли в хату Доминиковой.

В хате было светло, чисто, подметено — видимо, их ожидали. Сваты восславили Господа, поздоровались со всеми по порядку (сыновья Доминиковой были тут же), уселись на придвинутых к огню табуретках и стали толковать о всякой всячине.

— Ну, и холодище, словно уже дело идет к морозам, начал войт, грея руки.

— Что ж дивиться, — не весна на дворе.

— А капусту вы свезли?

— Осталось в поле немножко, да теперь туда не доберешься, — спокойно ответила хозяйка, наблюдая за Ягной, которая под окном наматывала на мотовило пряжу. Девушка была сегодня так хороша, что войт, мужчина еще молодой, пожирал ее глазами. Наконец, он приступил к делу:

— На дворе ливень, слякоть, так вот мы с Шимоном и зашли к вам по дороге. Приняли вы нас хорошо, добрым словом приветили, — так, может, сторгуем у вас что-нибудь, мать?

— Что-нибудь и у других сторговать можно, надо только поискать.

— Верно говорите, мать, да незачем нам искать, потому что лучше вашего товара нет.

— Что ж, торгуйте! — воскликнула Доминикова весело.

— Сторговали бы мы у вас, к примеру, телушку.

— Ого! Она дорогая. Не на всякой веревке ее уведешь.

— А у нас есть шнурок из освященного серебра, такой, что сам черт с него не сорвется… Ну, мать, сколько? — Войт уже вытаскивал бутылку из кармана.