Мужская работа
Шрифт:
Сегодня, как все последние дни, нас нещадно гоняли на стрельбище.
Дю-Жхе опустился прямо на пол, скрестив ноги, и замер, точно статуэтка самурая. Тут же приплелся Макс, который словно кот, всегда чуял, где происходит что-то интересное, и совал в происходящее любопытный нос.
— Клево! — воскликнул он. — Давай я спою, ха-ха, чтобы тебе не скучно… Киркоров! Или Ротару? Как сказал Федор Шаляпин — открытый рот лучше поет… Так что…
«Нет!» — хотелось завопить мне, но меня опередили.
— Однажды Первый Охотник отправился в Предвечный Лес за добычей, — негромкий голос принадлежал
Ферини мог молчать сутками, а потом в самый неожиданный момент — стоя под душем, в столовой, во время физухи — он начинал рассказывать одну из странных баек своего народа, монотонно, вроде бы без выражения, не как актер. Но происходило чудо — замолкал даже Макс, и слушали все, и лицо Молчуна становилось почти человеческим, и Крыска переставала втягивать голову в плечи, и Диль забывала о молитвах.
Я отделил грудную пластину бронезащиты от спинной, и начал подгонять боковые петли — из мануала я узнал, что их можно с легкостью как подтянуть, так и ослабить.
— Предвечный Лес был не чета потомкам, нынешним лесам, — продолжал Дю-Жхе. — Разумным было все в нем, корни шептали мрачные тайны, а деревья бились за место под солнцем… Не знающий правильных песен, и не умеющий ходить по тропам не выжил бы там, но Первый Охотник знал и умел все, и был еще силен и ловок, хотя качал на коленях не одного внука…
— Давай померяем, — прервал его я, и ферини послушно развел руки.
Я накинул на него бронезащиту, застежки сошлись — ага, можно еще немного подтянуть в паху и на плечах, и будет идеально.
— Поэтому он вошел в лес на закате, в тот час, когда силы Тьмы и Света в равновесии. Он уколол палец и уронил каплю крови на землю, и та зашевелилась, всасывая сок жизни.
Я закрутил последний шуруп, и тут что-то случилось с моим слухом — речь Дю-Жхе превратилась в невнятное бормотание. Затем голову пронзила резкая боль, я понял, что я не только в казарме, а еще и дома у мамы, в ее хрущевке, на крохотной кухне, и что я на работе, в торговом центре, в подвале.
Кто-то удивленно вскрикнул, я понял, что лежу, надо мной уродливые лица. Зазвучали чужие слова, из них вырвалась фраза «это у него переводчик!», и я уцепился за лицо того, кто это произнес — пухлое, с приоткрытым ртом и глазами навыкате.
Макс!
— Там! — прохрипел я, пытаясь ткнуть рукой в сторону тумбочки. — Та-таблетки! Желтые!
Я знал, что он меня поймет безо всякого переводчика, ведь мы с ним говорим на одном языке.
Новая волна головной боли унесла меня во тьму, показалось, что мне вскрывают череп пилой. Мокрое потекло по губам, что-то скользнуло между ними, я рефлекторно сглотнул и едва не подавился.
Снова открыл глаза, и на этот раз узнал всех, кто собрался вокруг меня — Макс, Дю-Жхе, Диль.
— Все… нормально… — выдавил я, пытаясь улыбнуться.
Меня снова размазало сразу по дюжине мест — салон троллейбуса где-то на Ленина, поселок бриан, где
мы сражались, кабинет врача, у которого я лечил зубы, задворки школы, где я дрался и получал по тем же зубам, ресторанчик, куда мы пару раз ходили с женой и дочкой.А потом я вернулся на свою койку, дрожащий, помятый, но со здоровой головой.
И немедленно осмотрелся — не заметил ли кто-то, что со мной непорядок, не побежал стучать Лиргане, что у меня с башкой нелады, и пора меня списать. Янельм воровато отвел взгляд и сделал вид, что увлечен очередным послухом из огрызка пластикового ящика, но остальным вроде было не до меня.
— Никто не заметил, — прошептала Диль, правильно истолковавшая мой взгляд. — Гегемон защитил тебя! Зачем ты здесь? Зачем так рискуешь?
Макс смотрел на меня испуганно, Дю-Жхе — спокойно.
— Ради дочери, — сказал я. — Если я не вернусь с деньгами, она умрет.
Диль некоторое время созерцала меня, морща серо-фиолетовое лицо, шепча под нос очередное обращение к Святым Предкам и дергая себя за русые косички.
— Это достойная цель, — проговорила она наконец. — У тебя есть семья, есть супруга. Радуйся этому.
Я хотел сказать, что радуюсь, но глянул на нее, и понял, что мне лучше молчать.
— У меня был муж, — сообщила Диль после паузы. — Я его любила… очень сильно… Только он… — лицо ее дернулось, на желтых, как у больного гепатитом, глазах выступили слезы, — я не могла родить ребенка… это позор, и он бил меня… обвинял меня… издевался… Помилуй меня Гегемон…
Краем глаза я заметил, как закаменела бесстрастная физиономия Дю-Жхе — история его зацепила.
— И я убила его, — вот эту фразу она произнесла совершенно спокойно, будто призналась в том, что раздавила таракана. — После чего и пошла, завербовалась, чтобы… Иначе убили бы меня, забили камнями… женщина не может поднять руку на мужчину… Тогда я решила, что буду убивать мужиков дальше, убью сколько смогу…. Мир станет добрее…
Макс слушал с отвисшей челюстью, и даже вроде не моргал.
— Но тебе я помогу, видит Гегемон! — продолжила Диль. — Ты вернешься домой! Буду молиться за тебя! Прикрою, когда надо! — она нахмурилась, вытерла мокрые глаза. — Чего уставились? Кто начнет болтать о моем прошлом — того сама прирежу!
— Никогда, — сказал я, Макс принялся клясться и божиться, что он будет нем, как забытая могила насмерть мертвого трупа, а Дю-Жхе просто кивнул.
А потом я закончил с бронезащитой, а ферини рассказал до конца байку о том, как Первый Охотник в Предвечном Лесу выслеживал Катящегося Медведя.
Не знаю, откуда работники кухни узнали, что у меня есть какой-то инструмент и я на что-то способен. Но меня поймали сразу после ужина, и попросили глянуть «на одну проблемку», а то дежурного техника вызывай не вызывай, не дождешься, а готовить каждый день нужно.
Артачиться я не стал — за каждую починку мне капало немного опыта, а я уже знал, что он пригодится. За первый класс мне позволили взять на складе еще один элемент снаряжения, и я выбрал упаковку перчаток — тонких, но прочных, которые не помешают стрелять и нащупывать, что надо, зато руки в них останутся целыми.