Музыка горячей воды
Шрифт:
– У нас хороший бар. Мы тут козлов не терпим. Мы им хорошенько даем по жопе, мы их тут месим, мы выбиваем из них говнище.
Я чувствовал, как он стоит за спиной. Поднял бутылку, вылил пиво себе в стакан, выпил, закурил. Рука моя ничуть не дрожала. Парнишка еще немного постоял, затем вернулся к бильярду. Сосед встал с табурета и ушел.
– Этот сукин сын – агрессивный,- услышал я.- Людей ненавидит.
– Будь я мужчиной,- произнесла женщина в рыжем парике,- он бы у меня пощады просил. Терпеть не могу такую сволочь.
– Так всякие Гитлеры говорят,-
– Вот мерзкие придурки.
Я допил, заказал себе еще пива. Парнишки продолжали играть на бильярде. Кто-то ушел, и замечания по моему поводу начали стихать, не унималась только женщина в рыжем парике. Она все больше пьянела.
– Мудак, мудак… ну ты и мудак! Воняет от тебя выгребной ямой! И наверняка еще страну свою ненавидишь, а? И страну свою, и мать, и всех остальных. Ай, да я вас таких знаю! Мудаки, дешевые трусливые мудаки!
Наконец около 1.30 ночи она ушла. Ушел и один из бильярдистов. Здоровяк в белой футболке уселся в конце стойки и заговорил с тем мужиком, который угощал меня пивом. Без пяти два я медленно поднялся и вышел.
Никто меня не преследовал. Я прошел по бульвару, отыскал свою улицу. Свет в домах и квартирах не горел. Я отыскал свой двор. Открыл дверь, вошел к себе. В холодильнике оставалось одно пиво. Я открыл и выпил.
Потом разделся, сходил в ванную, поссал, почистил зубы, выключил свет, дошел до кровати, лег и уснул.
Птица на взлете
Мы собирались брать интервью у известной поэтессы Дженис Олтрис. Редактор «Америки в поэзии» платил мне 175 долларов, чтоб я ее расписал. Меня сопровождал Тони с фотоаппаратом. Ему за снимки полагалось 50 долларов. Я занял магнитофон. Жила она в горах, ехать долго. Я срулил на обочину, глотнул водки, передал бутылку Тони.
– Она пьет? – спросил Тони.
– Вероятно, нет,- ответил я.
Завел машину, и мы поехали дальше. Свернули направо по узкой грунтовке. Дженис стояла перед домом, ждала нас. В брючках и белой блузке с высоким кружевным воротником. Мы вылезли из машины и направились к ней – она стояла на склоне газона. Представились, и я включил магнитофон на батарейках.
– Тони вас немножко поснимает,- сказал я ей.- Будьте естественны.
– Разумеется,- ответила она.
Мы поднялись по склону, и она показала на дом:
– Мы его купили, когда цены еще были очень низкие. Теперь бы он был нам не по карману.- Затем показала на домик поменьше, что прилепился к склону.- Там мой кабинет, мы его сами выстроили. Даже ванная есть. Пойдемте посмотрим.
Мы двинулись за ней. Она опять показала:
– Вон те клумбы. Мы их сами разбили. У нас хорошо растут цветы.
– Прекрасно,- сказал Тони.
Она открыла дверь к себе в кабинет, и мы вошли. Комната была большая и прохладная, везде индейские одеяла, а на стенах целая выставка. Камин, книжный шкаф, большой стол с электрической машинкой, толстым словарем, стопкой бумаги, блокнотами. Сама поэтесса была маленькая, стрижена очень коротко. Брови густые. Часто улыбалась. В уголке одного глаза
у нее был глубокий шрам – точно вырезали перочинным ножом.– Ну, приступим,- сказал я.- Ваш рост пять футов один дюйм, весите вы…
– Сто пятнадцать.
– Возраст?
Дженис рассмеялась, а Тони ее щелкнул.
– Женщина вольна не отвечать на этот вопрос- Она опять засмеялась.- Просто напишите, что я женщина без возраста.
Роскошно она выглядела. Я так и видел ее за кафедрой в каком-нибудь колледже – читает свои стихи, отвечает на вопросы, готовит новое поколение поэтов, жизни их учит. И ноги у нее наверняка неплохие. Я попробовал представить ее в постели, но не вышло.
– О чем вы думаете? – спросила она у меня.
– У вас интуиция?
– Конечно. Я кофе поставлю. Вам обоим нужно что-нибудь выпить.
– Вы правы.
Дженис приготовила кофе, и мы вышли наружу. Через боковую дверь. Снаружи располагалась миниатюрная детская площадка – качели и трапеции, песочницы, такое вот. По склону к нам сбежал парнишка лет десяти.
– Это Джейсон, мой младшенький, мой малыш,- сказала Дженис из дверного проема.
Джейсон был юный взъерошенный бог – светловолосый, в коротких штанишках и широкой пурпурной рубашке. Ботиночки на нем были синие с золотом. Вроде здоровый и шустрый ребенок.
– Мама, мама! Покачай меня на качельке! Покачай, покачай! – Джейсон подбежал к качелям, уселся и стал ждать.
– Не сейчас, Джейсон, нам некогда.
– Качи-качи, мама!
– Не сейчас, Джейсон…
– МАМА МАМА МАМА МАМА МАМА МАМА МАМА,- заверещал Джейсон.
Дженис подошла и стала раскачивать Джейсона. Взад-вперед качался он, вверх-вниз. Мы ждали. Прошло довольно много времени, и они закончили, Джейсон слез. Из одной ноздри у него висела густая зеленая сопля. Он подошел ко мне.
– Я хочу сам с собой поиграть,- заявил он и убежал.
– Мы его не ограничиваем,- сказала Дженис. Мечтательно оглядела горы.- Раньше мы там катались на лошадях. Боролись с застройщиками. А теперь внешний мир подкрадывается все ближе. Но здесь все равно очень славно. Свою книгу «Птица на взлете, волшебный хор» я написала, когда упала с лошади и сломала ногу.
– Да, я помню,- ответил Тони.
– А мамонтовое дерево я посадила двадцать пять лет назад,- показала она.- Наш дом тогда был здесь единственный, но все меняется, верно? Особенно поэзия. Столько нового, волнующего. И, опять же, столько ужасного барахла.
Мы опять зашли внутрь, и Дженис налила нам кофе. Мы сидели и пили его. Я спросил, кто ее любимые поэты. Дженис быстро перечислила тех, кто помоложе: Сандра Меррилл, Синтия Уэстфолл, Роберта Лоуэлл, сестра Сара Норберт и Эдриан Пур.
– Первое стихотворение я написала в начальной школе – на День матери. Учительнице так понравилось, что она меня попросила прочесть его перед всем классом.
– Ваше первое поэтическое чтение, а? Дженис рассмеялась:
– Да, можно так сказать. Мне очень не хватает родителей. Их уже больше двадцати лет нет в живых.