Музыка моего сердца
Шрифт:
— Господа пассажиры, прошу занять места, ибо дилижанс продолжает свой рейс!
Несколько минут ограбленные пассажиры безмолвно тряслись на своих сиденьях. Первым заговорил скотовод:
— По-моему, он солгал. Зачем бандиту быть монархистом?
— Я думаю то же самое, — присоединился галантерейщик. — Без всякого сомнения, он республиканец!
— Ах, — жеманно сказала пожилая дама, — не всё ли равно? Во всяком случае, он не лишён любезности…
Она потрогала свои серьги.
— Дочь моя, — отозвался священник, — не забывайте, что он испанец!
Глаза его остановились на мальчишке-мушкетёре,
— Дон-Кихот! — решительно сказал скотовод и повернулся к нему спиной.
Мальчик-мушкетёр стоял перед афишей и читал по складам:
— «…Со-сто-ит-ся кон-церт де-ся-ти-лет-не-го чу-да… вир-ту-оза Иса-а-ка Аль-бе?-ни-са…»
Он вынул из кармана карандаш и — пририсовал к имени виртуоза слово «дон».
— Вот так правильнее, — сказал он.
— Ты знаком с этим чудом, мальчик? — спросил румяный мужчина, удивительно похожий и цветом и фигурой на окорок.
— Я и есть чудо, — отвечал мальчик.
— Ты дон Исаак Альбенис?
Мальчик утвердительно кивнул головой.
— На чём ты виртуозно играешь? На гитаре?
— Нет, — презрительно ответил юный мушкетёр, — на фортепиано.
— А зачем на тебе такой странный костюм?
— Мой папа говорит, что так больше людей будут ходить на мои концерты.
— Твой папа тоже музыкант?
— Нет, он таможенный чиновник. Он живёт в Мадриде.
— Как? Ты ездишь один, без взрослых?
— Совершенно верно, — подтвердило десятилетнее «чудо», — потому что я сбежал от папы, потому что папа по целым дням заставляет меня играть, потому что папа говорит, что у него гениальные дети и он не успокоится, пока вся Испания их не узнает…
Человек, похожий на окорок, покачал головой.
— Чудо ты или нет, — сказал он, — но жизнь у тебя не из лёгких… Я ведь тоже музыкант, — видишь, у меня гитара. Но я выступаю не на концертах, а на улицах, и папа не заставляет меня играть по целым дням…
— Ваш папа богат?
— Нет, Исаак… то есть сеньор дон Исаак… мой папа работает на кожевенном заводе в Кордове.
— Так вы из Андалузии?
— Ты мог бы это заметить по тому, как я произношу букву «с».
— Как же вы сюда попали?
— О! Я брожу по всей Испании! Человек с гитарой никогда не пропадёт в этой стране!
— Сыграйте, пожалуйста!
Толстяк нисколько не удивился этой просьбе. Он снял с плеча гитару и заиграл.
Сначала это были сумрачные аккорды, разделённые паузами. Потом послышалось будто бы церковное пение, но оно пропало, как утренняя дымка под лучами солнца. Его вытеснила уличная серрана — песня-танец. Гитара ожила, громовые аккорды понеслись по улице.
Несколько прохожих остановились. Появилась продавщица цветной капусты с двумя корзинами. Двое парней в маленьких шапочках с остроконечными верхушками замерли возле гитариста, заложив руки за широкие пояса. Девица из шоколадного заведения с цветком гвоздики в волосах перебежала через улицу и застыла в восторге с открытым ротиком.
Гитара заливалась переборами,
меняя ритмы, внезапно затихая и рассыпаясь, как букет цветов, брошенный с высокого балкона на плиты мостовой.— Браво, Андалузия!
— Оле?, гитарреро!
Зрители начали пощёлкивать пальцами. Когда гитарист очнулся, он увидел, как две девицы отплясывают на тротуаре, мелко стуча каблучками. В конце танца, после заключительного раската гитары, одна из них бросила музыканту гвоздику, а другая послала ему воздушный поцелуй и убежала.
Парни сняли шапочки и отвесили исполнителю низкий поклон. Зрители ещё раз крикнули: «Оле?!» — и разошлись.
— Это Испания, дорогой малыш, — добродушно сказал гитарист, — здесь танцуют не на балах, а на улице, не по приглашению, а по желанию. И поют, и пляшут, как дышат… Кто же станет думать о том, что ему надо дышать? А ты что играешь?
— Больше всего Моцарта, — сказало «чудо», — и, если вы хотите услышать, приходите нынче на мой концерт.
— Да меня не пустят в такое собрание!
— Пустят, если я попрошу.
Вечером гитарист стоял у стены зала, наполненного всеми именитыми сеньорами городка, и смотрел, как малолетний виртуоз вышел на эстраду в своём театральном костюме, щёлкнул каблуками, опираясь рукой на эфес шпаги, бросил шляпу с пером на рояль и заиграл.
Играл он хорошо и чисто, но без воодушевления. Лицо у него было печальное. Гитаристу стало так его жалко, что он ушёл из зала и передал привратнику записку, кое-как нацарапанную карандашом на обрывке афиши:
«Сеньор дон Исаак, когда ты в следующий раз поссоришься с папой, приезжай в Кордову, на улицу Аренас. Я живу сразу за мастерской, где продают сбрую и сёдла. Ты играл отлично, но, по-моему, ты несчастен и не знаешь, как хороша страна, в которой ты живёшь. Твой друг гитарреро Мануэль Рейес».
Кордова лежит за кольцом старых стен с угрюмыми башнями из коричневого песчаника. Эти стены построили мавры несколько сот лет тому назад.
«О башни, увенчанные отвагой, величием и удалью! — писал когда-то поэт Гонгора. — О великая река, король Андадузии, с её благородными песками, пусть не золотыми…»
Эта река — Гвадалквивир. Его сонные воды лижут жёлтые отмели словно в глубокой задумчивости. Когда-то Кордова была столицей арабской Испании и славилась на весь мир своим университетом, библиотекой и бесчисленным населением. От этого остались одни воспоминания. Исаак Альбенис и его друг Мануэль долго стояли молча на просторах безлюдной реки.
— Когда-то здесь всё пестрело парусами, — сказал Мануэль.
— А сейчас как на кладбище, — откликнулся мальчик.
Так же долго и молча стояли они под сводами кордовской мечети. Эта мечеть давно уже превращена в церковь. Но до сих пор она продолжает оставаться чудом зодчества.
Тысячи колонн стоят здесь ровными рядами в прохладной тени. Сами по себе колонны эти приземисты, темны и просты. Но поднимите глаза, и вы увидите, как из этих колонн вырываются бесчисленные белые арки, выгнутые, как подковы. Они стремятся всё выше и выше, выпускают из себя другие арки, всё это переплетается в вышине, перечёркивается чёрными полосками. Кажется, что это окаменевшая пальмовая роща и что сейчас вся эта масса листьев зашумит и закачается на ветру. Так строили арабы.