Музыка ветра

И каждое подписано одной и той же рукой, одним и тем же именем, с одним и тем же адресом. Вэлли-роуд, 98. Рой Вествилл. Этой встречи не избежать. Спустя семнадцать лет я собиралась повидаться с отцом.

Глава 3

3 июня

Когда-то мама мне сказала, что обида – это проклятье, отравляющее наши сердца. Что я не должна превращать свою жизнь в обиду на отца за то, что он ушёл от нас, не успело мне исполниться десять лет. Люди совершают ошибки, и я должна научиться жить дальше уже без него.

Но я ей не верила, ведь её сердце само было отравлено. Я видела, как желчная обида растекалась по её телу каждый раз, как она слышала имя Роя Вествилла или встречалась взглядом с голубизной его глаз на старом семейном снимке, где мы всё ещё вместе и всё ещё счастливы. Или только притворяемся счастливыми.

Редко мы слушаем родителей, пока не становится слишком поздно. Что бы ни говорили врачи о слабом сердце мамы, я знаю, что её погубило проклятье обиды. Она так и не простила отца за то, что он сбежал, и не смогла научиться жить дальше.

Самая ядовитая рыба в мире – бородавчатка, или рыба-камень. Спина её покрыта тринадцатью шипами, в каждом из которых губительный яд. Смерть от него наступает уже через два-три часа. Через сколько наступает смерть после обиды?

Семнадцать лет я винила отца за побег и ещё десять за смерть матери. Моё сердце впитывало отраву с каждым воспоминанием о том, как он подкидывал меня к потолку, пёк свои фирменные вафли с черникой и приходил после смены в доках, принося с собой запах рыбы. Он пропитал каждый угол нашей квартиры, как гарь пропитывает пепелище. Его руки пропахлись рыбой, но как же я любила нюхать их перед сном. А потом он ушёл, и я возненавидела этот запах, вкус рыбы и морепродуктов, всё, что связывало нас с отцом.

С годами рыбная вонь выветрилась из квартиры, но отраву от обиды не выветрить из крови временем. Я думала, что больше никогда не захочу увидеть отца, услышать его басистый смех или почувствовать рыбный запашок от его рубашки. Пока не получила первую открытку. А потом ещё и ещё, пока череда этих кратких весточек не окончилась последним и самым важным письмом. Ещё долго я собиралась с мыслями, но вот я здесь. Приехала, чтобы повидаться, послушать его смех и вдохнуть запах рыбьих потрохов. Сижу в машине перед его домом и не могу открыть дверцу, чтобы встретиться с прошлым.

Не так я представляла место, куда отец сбежал из нашей бостонской квартиры. Обида подстёгивала веру в то, что он еле сводит концы с концами в ветхой лачуге, ловит ужин в реке и почёсывает обросшее колкой бородой лицо грязными ногтями. Но его дом на Вэлли-роуд выглядит ухоженно, точно Рой Вествилл выместил на нём всю свою любовь и заботу, которой лишил нас с Р. Ни дырявого шифера, ни гнилого крыльца, ни потрескавшихся рам.

Дом на мостках словно завис над водой. Стены свежевыкрашены в необычный оттенок красного. Драгоценный коралл на фоне лазурного побережья, скрытый от посторонних за непроглядными кустами розовых рододендронов. Деревянный помост прочно умостился на сваях и только отдалял меня от отца. Непохоже, чтобы в таком месте жил беглец, скорее, отшельник с душой романтика. Я так и видела, как отец выходит из дома в рыбацких сапогах, заводит моторную лодку и отплывает подальше от крутого берега, чтобы закинуть удочку и предаться блаженному покою здешних вод. Когда-то я сидела с ним рядом и держала свою маленькую удочку, следя за тем, как поплавок покачивается на зыби и ныряет под воду, когда рыба начинает клевать приманку.

Рой Вествилл всегда был прирождённым рыбаком и закинул хорошую приманку на одну из своих дочерей. Я ведь здесь, значит, я клюнула. И чувствовала себя выброшенной на берег рыбой, задыхающейся от внезапного прилива воздуха. Нечто подобное я ощущала в тот день, когда вместе с «Бостон Джеральд» нашла в почтовом ящике письмо с острова Нантакет. Последнияя весточка от отца за все семнадцать лет.

Он послал мне ключ к прошлому, осталось лишь открыть дверь и войти.

***

От драгоценного коралла, описанного в дневнике, осталось лишь потёртое подобие. Риф, облепленный въедливыми полипами и ржавчиной. Залив всё ещё не утих после шторма и обливал волнами подол мостков. Пенился у обрывистого берега и закручивал мои пористые волосы влагой. Руби бы точно посмеялась с моей новой укладки. За те пять минут, что я стояла у капота арендованного «фиата» высохшие после ливня волосы снова стали влажными и липли к шее.

Что стало с домом отца? Почему та ухоженная рыбацкая хижина с коралловыми стенами превратилась в жалкую лачугу, что я проклятьями пророчила отцу столько лет? Перила мостков прогнили и вздыбились, несколько досок треснули и прогнулись вниз, краска облезла и пошла трещинами, как скорлупа разбитого яйца. От того дома на берегу остались лишь слова на странице дневника.

Я замерла у самого помоста – той границы, что отделяла меня от человека, которого я не видела столько лет. Неуверенность сковала мышцы и не давала ступить ни шагу по более ненадёжным доскам помоста. Казалось, если я ступлю на них, то всё полетит к чертям, и я вместе с этой дряхлой доминой полечу на дно кормить прожорливых рыб. Но некоторые шаги нужно сделать, чтобы сдвинуться с места. Я вздохнула свежий воздух, наполнила лёгкие ушатом влажного кислорода и шагнула.

Каждая дощечка скрипела под тяжестью моих ботинок, сваи постанывали то ли от старости, то ли от зяблого северного ветра. Даже в июне на Нантакете веет прохладой, а купальный сезон открывается только в июле-августе. И нет здесь кишащих людьми улиц и парящих воздух пекарен на каждом углу, которые бы согрели остров от атлантических шквалов.

Рой Вествилл родился с душой моряка, но был вынужден всю жизнь прожить на суше. Я всегда думала, что потому он и сбежал в место, подобное этому, где рубашку развивает прибой, а над губой оседает соль океана. Он был рыбой, выброшенной на сушу, китом, которому не выжить без толщи воды. Сколько себя помню, отец всю жизнь проработал в бостонских доках, выходил в залив Массачусетс на рыбацких лодках за уловом трески и тунца. Затухал в четырёх стенах и загорался, когда приходило время уходить из дома.

Даже в выходные Рой Вествилл не выпускал из огрубевших пальцев удочки. Его мозолистые, шершавые пальцы не могли управиться со сковородкой, зато мастерски обращались с катушкой. Молчаливый в четырёх стенах, он охотно болтал среди дикой природы. Только в море он становился собой.

Отец мечтал однажды научить своих сыновей рыбацкому делу. Купить собственную лодку и открыть маленькую семейную компанию, но его молитвы не долетали по назначению. Мы с сестрой стали его пожизненным наказанием, хоть он и целовал нас так, словно ничего дороже не держал в руках.

Руби не переняла страсть отца к рыбалке, и мне пришлось отдуваться за обеих. Пока они с мамой ходили по магазинам, примеряя новые платья и розовые туфли с застёжками-снежинками, я надевала уродливые сапоги и насаживала опарышей на крючок. Я бы соврала, если бы сказала, что мне не нравились отцовские вылазки на природу. Только мы вдвоём, покачивающаяся лодка и душевные разговоры. Он научил меня всему, что знал сам, по крайней мере, старался научить, а я впитывала его знания, как ландыши росу.