Музыкальная шкатулка Анны Монс
Шрифт:
Мучили ее дурные предчувствия.
И Анна, облизывая иссушенные внутренним жаром губы, пыталась как-то успокоиться.
Разве с нею может случиться нечто неладное?
Да, она об ином мечтала, о том, чтобы был у нее собственный дом, и муж достойный, и дети, и жизнь — степенная, размеренная… но ведь не по вине Анны сложилось так, что подобная жизнь стала для нее невозможна. А какой будет другая?
Анна не знала.
Предчувствие не отпускало ее. Темное, дурное, что клубилось над
— Дай, — хором выдохнули они, холодя дыханием щеки и шею Анны.
— У меня ничего нет! — попыталась ответить она, но тени были неумолимы.
— Дай, дай, дай…
Уснуть ей удалось лишь перед самым рассветом, а проснулась она и вовсе разбитой, бледной, немочной. И матушка тотчас поторопилась выказать дочери свое неудовольствие.
— Дорогая, цвет лица весьма важен для женщины… а ты ныне зелена. И посмотри на себя! Ты словно на казнь собираешься. Поверь, в мужчинах нет ничего страшного, напротив, они все в чем-то слабы, надо лишь понять, где и в чем сокрыта их слабость, — и пользоваться ею.
Весь день Аннушку расчесывали, наряжали, не забывая приговаривать, что уж ныне-то она должна засверкать, словно драгоценный камень…
— Что случилось? — Лефорт прислал за Анной экипаж и встречал ее лично. И пусть стараниями матушки Анна более не походила на утопленницу, но Франца было непросто провести.
— Сны дурные, — честно ответила Анна. — Всю ночь маялась.
— Случается.
Он не стал ей выговаривать и упрекать, просто подал руку. И в ней Анна увидела опору. Быть может, она обманывается, но так хочется верить, что среди всех людей, ее окружающих, у Анны имеется друг!
Дом Лефорта был огромен и богат. Анна впервые оказалась в подобном месте и, признаться, растерялась немного, а когда растерянность ее прошла, исчезли и ночные страхи. Она с удовольствием глядела на деревянные шпалеры, на изысканной красоты мебель, на чудеснейшие картины, она отражалась в огромных зеркалах, верно, доставленных из самой Венеции.
— У тебя будет дом краше моего, — поспешил заверить Лефорт, которому приятно было подобное внимание. — И ты заслуживаешь его — всецело.
И он верил в Анну. Пожалуй, из всех людей, включая родных, именно Лефорта она более всего страшилась подвести.
— Улыбнись, милая, ты очаровательна, когда улыбаешься.
Величие бальной залы заставило сердечко Анны затрепетать. Выходит, почти сбылась та, полузабытая уже детская мечта! Вот он, чудесный дворец для подросшей принцессы. Сотни и сотни самых лучших восковых свечей разгоняли полумрак, изгоняя саму ночь за ограду из темных окон. Мрамор и золото… золото и мрамор… цветы в огромных напольных вазах. И ленты, которыми украшали стены. Вновь зеркала, и в них отражается Анна. Ей нравится смотреть на себя — такую…
— Ты красавица, — спешит уверить ее Лефорт, ведя девушку по бальной зале.
И гости останавливаются, смотрят на Анну.
В какой-то миг, верно, от небывалой духоты, голова у нее начинает кружиться, и Анна проваливается в некое немое забытье. Она осознает, где находится, но теперь вместо людей в роскошнейших нарядах ее вновь окружают тени. И тянут к ней руки, нашептывая:
— Дай…
Она очнулась и увидела, что Лефорт исчез, а вместо него перед Анной, разглядывая ее еще пристальнее, нежели прежде, стоит царь.
Анна поспешила присесть в реверансе, чувствуя, как вспыхивают ее щеки под его взглядом.
Что говорить?
Что делать?
Впору бежать… куда? Анна не знала, но — прочь, прочь из этого места, от этих людей, которые, быть может, и не люди вовсе! От судьбы, что приготовили для Анны, ее не спросив.
Вместо этого она подала царю руку, позволяя ему увлечь себя на танец. Он молчал, и Анна тоже не спешила заводить беседу. Признаться, танцевал он неловко, чересчур уж порывист был, оттого и движения выходили у него дергаными, судорожными какими-то. И Петр, зная об этой своей особенности, смущался, бледнел, губы его сжимались в узкую линию.
— Здесь очень душно, — сказала Анна, глядя на него, такого высокого, долговязого, снизу вверх. — Быть может, вы не откажетесь проводить меня в сад?
Он не отказался, и в саду, прохлада которого обняла Анну, словно успокаивая ее, Петр попросил:
— Расскажи о себе.
Зачем ему знать?
Чем может быть интересна царю дочь простого, не слишком-то удачливого виноторговца?
Однако, удивляясь самой себе, Анна стала рассказывать. О том, как повстречались ее родители и как дела у отца пошли неудачно, поскольку торговцем он был не самым лучшим, да и ладить с людьми никогда не умел… О рассказах про чудесную страну, где каждый, кто не будет лениться, станет богат, будто древний Крез… про переезд и устройство на Немецкой слободе… про отцовскую удачу, что обернулась для него гибелью… про долги и матушкино горе…
Слова лились сами собой. Анна не лгала, не приукрашивала ничего, просто говорила, как оно есть, а царь слушал так внимательно, что уже одно это примиряло ее с его присутствием.
— И как тебе тут живется? — спросил он, когда Анна замолчала. Оказывается, они уже изрядно отошли от дома, который виднелся вдали, манил их желтыми пятнами окон.
— Странно…
В темноте Анна не видела лица своего спутника, что придавало ей смелости.
— Здесь все… чужое. Порою я чувствую, что должна была родиться не здесь.
— Расскажи еще.
— О чем?
— О чем-нибудь…
И Анна говорила. Про местные зимы, которые так холодны, а люди будто холода и не замечают, видя в морозах лишь повод для веселья. Про странные забавы. Про порядки, во многом ей непонятные. Про нищих и калек, что стекаются в Москву со всей земли. Про купцов, которые ведут дела нечестно, норовя обмануть, обсчитать, пусть это и лишает их дальнейшей выгоды…
— А у вас как? — Царь остановился и развернулся к дому.