Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

– Там! – показал я в противоположную сторону твердой рукой. – Старый город. Достопримечательности.

– Старые? – спросила Катя.

– Очень.

– Значит давно стоят? – это был подвох ниже пояса.

– Значит давно.

– Ну еще день постоят.

Битва была проиграна. Вздохнув тяжело на свою горькую судьбу, я уныло поплелся, влекомый супругой в обозримые дали капиталистического бытия…

Зелеными буквами написано название «Кауфхоф»

на снежно-белом здании. Заходишь туда и чувствуешь себя погруженным в море, море всего. Если приняться описывать этот магазин, то не хватит всей жизни. Поэтому я его и не буду описывать, а буду лежать и смотреть на паука. И денег потраченных описывать не буду и жалеть о них не буду. Не о чем больше жалеть… Да и что значат потраченные сотни марок в сравнении с мировой революцией, а тем более с немецким паспоротом на мое имя, выписывающемся сейчас где-то в недрах их бюрократического аппарата? Наверное выписывающемся…

Катя зашевевелилась рядом.

– Утро? – сонно пробормотала.

– Да, нужно уже вставать. Сейчас Сережа приедет.

Встать, умыться, одеться – все это берет время. Пока мы суетились, прибыл Сережа, как и обещалось… Мы погрузились в машину и отправились. Сдаваться.

Не знаю, просили ли вы когда-нибудь политического убежища и сколько раз просили, но я это делал впервые. Мне представилась большая белая комната, где сидят дядя в мундире генерала полиции, две добрые тети в форме Красного Креста. Они сердобольно улыбаются, а я, пустив предварительно из глаз слезы, им говорю: «Боже! И все-таки, пройдя через все лишения, я до этого дожил!» – и дальше плачу уже в голос. Потом приезжают корреспонденты, я даю пресс-конференцию, на которой обличаю государственный строй, перестроенный социализм, недостроенный капитализм, КГБ, МБ, ЖКК, АБВГД, ЦК, коммунистов, демократов, МИД, горком, префектуры и мэрию, домоуправа и дворника Филипыча. Потом в зал входит президент страны и вручает мне немецкий паспорт, прикалывает к груди орден «Герой Германии», а я отдаю честь и говорю: «Служу Федеративной республике!»

Тут ход моих мыслей прервал Сережа, который деловым тоном стал давать инструкции.

– Значит так! Перед лагерем стоит очередь: всякие там черные, желтые, но они нам не нужны. Я говорю, мы все проходим. К концу дня они всю эту кутерьму закончат и повезут вас в лагерь. Мы узнаем, где и какой, потом привезем туда шмотки. Вас будут из лагеря еще таскать в Швальбах, но это ерунда.

– А когда нужно делать заявление? – робко вылез я.

– Какое заявление? – он бросил в мою сторону непонимающий взгляд.

– Что я хочу убежища.

– Жене своей делай заявление! – теперь он смотрел на меня просто уничтожающе-насмешливо. – Ты с неба упал? Лагерь принимает несколько сот человек в день. Если они у каждого заявления выслушивать будут, то им еще придется сто человек в качестве слушателей нанять.

– Значит корреспондентов тоже не будет?

– Да! «Паша сдался на азюль!» – экстренный выпуск Си-эн-эн. Твое дело сидеть и не рыпаться. Когда пойдешь на большое интервью, адвокат придумает тебе версию. Там будешь заявлять!

– У меня есть. Сам придумал, – я огрызнулся.

– Лучше забудь прямо сейчас. После интервью тебе прейдет отказ, а ты в суд, оттуда опять отказ, а ты опять в суд, и так: кому первому надоест. Потом получаете паспорт.

Дальше до Швальбаха я молчал. Это был мой первый урок Германии. Фикция.

И здесь они тоже лицемерят, как и везде. А, впрочем, какое мое дело? Пусть они хоть на голове ходят. Какое мое дело? Мне нужен паспорт, нужно остаться…

Как Сережа и предсказывал, в очередь мы становиться не стали, а пошли сразу к окошку и охранникам. Между нами завязался живой и увлекательный разговор. Сережа им что-то долго и упорно объяснял по-немецки, а я строил радостное и неглупое, по возможности, лицо, и поддакивал «да, да» на немецком, так как знал это слово в числе немногих других в этом языке. Через пять минут взаимных переговоров голос из окошка, обратившись ко мне, что-то сказал. Я, сориентировавшись на понятое слово «паспорт», со спокойностью кролика, которого волки уже зажали в угол, подал ему то, что считал в этот момент нашими паспортами. Это были обычные советские паспорта с пропиской. Сережа убедил, что заграничные мне еще понадобятся, а им хватит и внутреннего. Мнение служащего, в свою очередь, с мнением моего друга не совпало. Он взял документы кверх ногами и озадаченно на них посмотрел. Чтение кириллицы явно не было его хобби. Обращенный ко мне вопрос, я понял.

– Что это такое? – он продолжал смотреть на документ с небольшим отвращением или, скорее, недоверием.

– Это мой внутренний паспорт, – ответил я фразой, заранее в машине заготовленной.

Тут на помощь пришел не заменимый Сережа. После его короткого, но явно убедительного монололога служащий скривил гримасу и, бросив паспорта у себя в ящик, махнул рукой: проходи, мол. Ну мы и прошли.

Лагерь меня не поразил и не удивил. Сотни людей ворошились здесь, как пчелы в улье. Судьба или, скорее, собственное упрямство и глупость бросило их сюда, в этот котел, где и предстоит всем вариться.

– Негры, индийцы, вообще всякие черные не имеют никакого шанса остаться. Югославы получают иногда вид на жительство. Русские тоже, в основном, остаются, – пояснил Сережа. – А, главное, все это – большая компания неудачников. Те, кому дома хорошо, и все идет, сюда не приезжают.

– Да, ты прав. И я тому – наглядный пример.

Подошел обед, потом нас куда-то позвали. В кабинете сидели молодые девушки.

– Имя, пожалуйста, – спросила одна на немецком. Я ответил, и пошло: когда родился, когда приехал, какие языки знаете? Какой веры?

– Жена – еврейка по рождению, по вере постперестроечная демократка, разуверившаяся. А я… – тут пришлось неопределенно сморщить губы.

– Ну, может православный? – спрашивает все та же девушка, явно пытаясь мне искренне помочь.

– Может и православный, – соглашаюсь я и развожу руками. – Еще не пробовал.

Следующим этапом нас фотографируют на память, видимо, им о нас, так как нам отпечаток не достался. Возвращаемся в общий зал, противный и бурлящий страстями новых собратьев, хоть не по крови, но по глупости, точно. Подбегает запыхавшийся Сережа.

– Ну, я все узнал! Вас определили в лагерь «Минбрюх», всего двадцать километров от Франкфурта. Это хорошее место, как сказали, мало азюлянтов и недалеко. Иных в лагеря за двести километров загоняют.

– Ну, тогда спасибо товарищу Колю за наше счастливое детство и недалекий концлагерь, – губы самопроизвольно растянулись в отвратительной улбыке, напоминающей отвращение. Меня начинает обуревать злость от усталости и шума толпы. Нервы сдают, жена права: лечиться надо… Эх, был бы немецкий паспорт, тогда и лечится!

Поделиться с друзьями: