Мы из блюза

Я достал гитару из кофра, натянул струны. Настроил. Строит! Минус один страх. Голос у моего сигарбокса получился глуховатый, немного гулкий, но это ж то, что мне надо. Чай, не андалузские серенады со всякими фламенками играть буду. А вот что бы такое сыграть? Памятуя вчерашний вопрос Вертинского, ко всему тому громадному запасу песен, что сидит в моей голове, теперь надо относиться крайне осторожно. Значит, пора начинать писать что-то на местные стихи. Гумилева точно не читал толком никогда. Блок? «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем, мировой пожар в крови. Господи, благослови!» - это нельзя, а иного не помню. Есенин? «Белая береза под моим окном…» - во поле березка стояла, ага… Ахматова и Цветаева? Кроме имен, не знаю ничего, бабской лирикой в жизни не интересовался. Ох, Маяковский же! Маяковского – раннего как раз, дореволюционного – я в юности весьма любил и читал, любил на пьянках после пятой-седьмой проникновенно декламировать «Послушайте! Ведь, если звезды зажигают…». Вспомнить бы что-нибудь из него – едва ли в юсуповской библиотеке отыщутся стихи отвешивателя пощечин общественному вкусу.

Я вышел в сад, курил, и, прикрыв глаза, пытался вспомнить. А вернувшись, взял гитару. А ведь это блюз, друзья мои. Самый настоящий русский блюз.

Четыре.

Тяжелые, как удар.

"Кесарево кесарю - богу богово".

А такому, как я, ткнуться куда?

Где мне уготовано логово?

Если бы я

был маленький, как океан,-

на цыпочки волн встал, приливом ласкался к луне бы.

Где любимую найти мне,

Такую, как и я?

Такая не уместилась бы в крохотное небо!

О, если б я нищ был!

Как миллиардер!

Что деньги душе? Ненасытный вор в ней.

Моих желаний разнузданной орде

не хватит золота всех Калифорний.

Пройду,

любовищу мою волоча.

В какой ночи

бредовой, недужной

какими Голиафами я зачат -

такой большой и такой ненужный [3] ?

– Изрядно и трогательно, - произнес Феликс Юсупов, стоя в дверях. – Простите за вторжение, услышал – не удержался. Это тоже ваш современник?

– Нет, Феликс Феликсович. Это наш с вами современник, живет и здравствует. Владимир Маяковский.

– Надо же! Я бы почитал. Хмурый день сегодня, не находите?

– Отличный день, ваше сиятельство. День рождения русского блюза.

[1] Мнение главного героя может не совпадать с мнением автора.

[2] Известно, какая. Папенька Володи Набокова постарался.

[3] Владимир Владимирович Маяковский, «Себе, любимому», 1916. Три катрена герой не вспомнил.

Глава 8

Глава 8. О доппельгангерах, «балтийском чае» и бабочках

Папиросный дым слоями затопил кабинет. Можно повесить не то, что топор, но даже орудие главного калибра линкора «Слава». Но линкор пребывал на базе в Гельсингфорсе, так что за пушкой бежать было бы далековато. Топора, впрочем, под рукой тоже не имелось, так что подполковник Балашов, в очередной раз закашлявшись, открыл окно. И, когда хотя бы подобие пригодного для дыхания воздуха заполнило помещение, прекратил проветривание и продолжил фитиль за вчерашнее.

Штабс-капитан Денисов слушал подполковника со все нарастающей тоской. Фронт, еще месяц назад казавшийся непрекращающимся кошмаром, теперь выглядел простым и понятным в сравнении с задачами контрразведки. Лицо вчерашнего объекта, чтоб он сдох, не давало покоя храброму пехотинцу. И тут… Японцы такое состояние благоговейно именуют «сатори», мы же обходимся более скромным словом «озарение». Денисов понял, что его так зацепило.

– Давайте все-таки ещё раз, - вздохнул подполковник. – Я просто никак не могу понять, господа офицеры, как вы могли сбиться со следа. Вот приметы немецкого агента фон Нойманна: одет в дорогой костюм английского кроя, волосы темные, длинные. На голове шляпа. Усы, борода. В одной руке – зонт, в другой – небольшой чемодан. И вы через половину города, совершенно в стиле бульварной писанины про Ната Пинкертона, гонитесь за незнакомцем в английском костюме, в шляпе, с зонтом и чемоданом, но без волос, усов и бороды! Но почему?!

– Избавиться от растительности на голове – дело недолгое, господин полковник, - устало ответил Денисов. – В особенности, если она накладная. У них обоих было совершенно одинаковое лицо. Лицо Гришки Распутина.

– Минуточку. О Распутине вы мне ничего не говорили!

– Я только сейчас понял, кого он мне напомнил. Пока за немцем ходили – было не до того: шпион же гарантированный, только что из-за границы. Второй был брит наголо, речь строил весьма грамотно, что выдает неплохое образование, и с гитарой в чемодане, путь она и странного вида. Но что-то меня царапало, и сообразил я вот только что. Один из них - Распутин, ваше высокоблагородие.

– Кто из вас видел гитару?

– Я, господин подполковник, - откликнулся корнет.

– Сможете нарисовать ее? Хоть приблизительно?

– Так точно, ваше высокоблагородие.

– Еще одна странная и ненужная деталь, - растерянно пробормотал Балашов, разглядывая рисунок корнета. Это же сигарная коробка – кажется, так в Североамериканских штатах называют такую поделку, благо она из оной и сделана.

– Разрешите спросить: а зачем делать гитару из сигарной коробки? – рискнул проявить любопытство Денисов.

– Мне кто-то рассказывал, что босяки в Америке, в особенности, негры, отличаются музыкальностью. Но инструменты стоят немалых денег, коих у них, конечно, нет. И потому они приноровились делать себе гитары, банджо и даже скрипки из коробок от сигар и прочего хлама. Но у меня вопрос: зачем Распутину, который не должен испытывать недостатка в деньгах, такая странная поделка?

Балашов, не говоря более ни слова, медленно опустился на стул. С полминуты он, все так же молча, смотрел перед собой, затем вытащил из кармана портсигар, достал папиросу и закурил, продолжая глядеть в какую-то неведомую даль. Наконец взгляд подполковника вернулся. Начальник отдела снял телефонную трубку.

– Третьего. Благодарю. Господин полковник, фон Нойманн загримирован под Распутина. Осмелюсь предложить, необходимо максимально усилить охрану Царского села. Так точно.

– Очень хотелось бы перенять этого фальшивого Распутина и к императрице ни в коем случае не пустить. Раз уж настоящий невесть где шляется… Впрочем… Капитан, куда пошел ваш вчерашний незнакомец от Поцелуева моста?

– По Мойке он пошёл, ваше высокоблагородие, в сторону Юсуповского дворца.

– Что бы ни случилось с Распутиным пятого сентября, весь этот бред, что наплели про него в газетах, идеально поможет Нойманну выдать себя за него. Написано же – сошел с ума, преисполнился благодати, ушел в юродство. Он вообще может делать что угодно, не стараясь вжиться в образ, вы это понимаете? Ладно. Вас в лицо он уже знает, надо кого другого направить патрулировать Мойку. Также вижу смысл отслеживать в городе проведение концертов американской музыки. Хотя бы один Распутин должен быть у нас в кулаке, а лучше оба. Безнадежная мера, конечно… Но зато теперь мы знаем: лохматого – берем, и лысого – тоже. Проникновение полноценного агента генштаба Германии на место этой сволочи Распутина совершенно недопустимо, господа.