Мы из блюза

– Get down[2]! – заорал я, от волнения перейдя на английский. Правнучка королевы Виктории послушно рухнула наземь. Не ожидавший такого, злодей, уже летевший в финальном прыжке, споткнулся о Настю и упал. Перепрыгнув через великую княжну, я навалился на него, но быстро убедился, что мои усилия не требуются: товарищ упал крайне неудачно, и нож торчал из его собственной груди.

– И что это было? – завозилась Швыбзя.

– Пока не знаю, но сюда тебе лучше пока не смотреть. Идти можешь, не ушиблась?

– Вроде, нет, - принцесса встала и теперь скептически себя рассматривала.
– Но платье, конечно…

– Платье можно постирать, - безапелляционно отрезал я. – Вон на дорожке Тютя с моей Матрёшкой, и ваши мамки-няньки с охраной. Лети пулей к ним и пришли мне одного казака, пожалуйста.

– Слушаюсь, сэр! – ухмыльнулась Швыбзя. – Дядя Гриша, а чего это он не шевелится?

– Притворяется мёртвым, чтобы нас обмануть. Ну же, давай, бегом!

– А про платье-то что сказать?

– Чистейшую правду: шла по парку, задумалась, споткнулась, упала. Бывает…

– Ла-адно. Я пошла. Тютя! Тютя, я здесь!

Через минуту подошёл казак – тот самый хорунжий Подобед, что собирался лишить меня жизни. Смотрел по-прежнему недружелюбно.

– Что вам угодно, сударь? – холодно спросил он.

– Мне угодно, господин хорунжий, чтобы вы посмотрели вот сюда, – я указал на труп, - Потом сопоставили с тем, кто и в каком виде только что отсюда вышел и сделали соответствующий вывод.

– Мать твою!.. – судя по вылезшим на лоб глазам, вывод казак сделал единственно верный. – А… а это как оно так?

– Так уж вышло, - просветил я служивого. Потом сжалился и уточнил: - он перепутал царевну с моей дочерью – они одеты одинаково. Я увидел, что он крадется, пошёл следом. Он кинулся – я заорал, он упал с перепугу, да, вишь ты, неудачно – на нож прямо. Но обрати внимание: всего один раз, так что я тут точно ни в чём не виноватый, - меня уже ощутимо трясло и от нервов начинало заносить. – Короче, я буду или вон там на лавке, или у себя. Кому понадоблюсь – пусть обращаются.

Бегом, закуривая, вернулся на лавку, и добрых полчаса курил одну папиросу за другой, пока меня не отпустило хоть немного. Тогда встал и медленно пошёл к себе пить холодный кофе.

Удивительно, но больше в этот день не произошло вообще ничего примечательного. Так что, приняв к сведению рекомендацию не попадаться на глаза грозной бабушке, проторчал у себя в комнате, изведя огромное количество кофе, коньяка и папирос. Попросил было книгу, но мне принесли сочинения некоего господина Арцыбашева, и это оказалась такая унылая порнотень – куда там моему знакомцу Набокову с его возрастными фантазиями… Книжку выбросил в печку. Понимаю, что не моя, но нефиг смущать неокрепшие умы всякой похабщиной. А вот Распутина надо официально убить и всем местным втемяшить в головы, что я – не он, а то скоро опять начнут мадеру ведрами таскать и фальшивых графинь на благословение водить. Будь она проклята, такая лихая слава…

***

После завтрака благодаря любезности сестры милосердия Николай Степанович был доставлен в курилку, где выкурил две папиросы разом – первую в удовольствие, вторую впрок. Прапорщик с некоторой тоской думал, что на аттестацию непременно опоздает – хоть по команде рапорт наверняка подан, но когда выйдет следующая возможность? Дай Бог выздороветь – и в полк…

После его отвезли на перевязку, - фельдшер нашел раны чистыми, - и вернули в палату, где, как оказалось, Гумилева уже дожидался визитер, смутно знакомый офицер.

– Штабс-капитан Денисов, честь имею, - отрекомендовался он, и Николай Степанович вспомнил, что это он, только в щегольском костюме, тогда у ворот стрелял в фальшивого Распутина. – Господин корнет, соблаговолите получить приказ и предписание, - Денисов протянул ему бумаги.

– Осмелюсь доложить, я прапорщик… - начал было Гумилев, но Денисов лишь выразительно кивнул на переданные бумаги.

А в тех значились удивительные вещи. Во-первых, приказ, согласно которому прапорщик Гумилев безо всякой аттестации производился в чин корнета. А во-вторых – предписание, из коего следовало, что корнет Гумилев на время отрывается от могучей материнской груди славного Александрийского гусарского полка и прикомандировывается в Регистрационное бюро под начальствование подполковника Балашова.

– Господин капитан… Чему обязан такой честью?

– У нас жестокий кадровый голод, а работы никак не меньше, чем на фронте. Господину подполковнику очень понравилось, как вы держались у Египетских ворот. Набирайтесь сил, выздоравливайте – мы вас ждём, - сказал Денисов, пожал новоявленному корнету руку, козырнул и вышел.

– Случаются же выверты судьбы… - пробормотал Гумилёв и замер, глядя в одну точку. Потом дотянулся до бумаги с карандашом – и принялся быстро писать, строчку за строчкой.

***

Как прекрасен Цюрих в сентябре! Погода нередко балует солнечными деньками, осенние краски, запах опавших листьев – всё это даёт ощущение незыблемой красоты и основательного покоя, умиротворения. За одним этим можно приезжать в Швейцарию – не зря же прежде сюда рекомендовали ездить успокаивать нервы.

Надежда Константиновна, прогулявшись по городу, вскипятила чай, сделала пару бутербродов – Володя, увлекшись, мог забыть о самом насущном. Когда она вошла к нему в комнату, Владимир Ильич ничего не читал и не писал, просто задумчиво смотрел в окно.

– Володя? Что-нибудь случилось? – спросила Надежда Константиновна.

– Ещё как случилось, кивнул он. – В России чертовщина какая-то творится! В один день убили четырех великих князей, в том числе трёх самых одиозных. Кадеты, октябристы и прогрессисты лишились лидеров. Черносотенцев расстреляли. Юсуповы сгорели, и Пуришкевич вместе с ними. Родзянко застрелился, а Керенский утоп – скажи на милость, кто бы мог всё это провернуть? Эсеры? Анархисты? Причем каждый случай такой, что с другим не вяжется, но все одновременно!

– Но это же… контрреволюция какая-то!

– Именно, Наденька, именно! Основные фигуры, которые могли бы свергнуть Николашку и организовать буржуазный переворот, вышвырнуты с доски. Одним махом! Раз – и нету. Наступи сейчас мир – надо было бы вприпрыжку бежать на выборы и избираться в Думу максимальным числом!

– Но тогда, может, восстание? Свергаем царя – и здравствуй, революция? – с замиранием сердца спросила Крупская.

– Не потянем, - с сожалением и явным раздражением ответил Ленин. – У меньшевиков Мартова и Чхеидзе поддержки в разы больше, чем у нас. Да, можно было бы срочно разворачивать революционную агитацию, и где-нибудь в начале следующего года… Но нас там нет никого! Совсем нет. И знаешь ещё что…