Мы из ЧК

— Швыдче, каты!

А ружья наведены. Офицер махнул перчаткой. Гром ударил. На меня посыпалась кирпичная крошка. А померещилось — пули! И упал я…

Очнулся — снова камера. А потом — милость монаршья: вечная каторга. Повели этапом. Грязь. Лужи. А солнце. Глянул в лужу — старик! Эх, будь воно неладно!..

Гость замолчал. Выпили без слов.

— Слухай, Тимохвей. А насчет сына не поможешь?..

Неожиданный поворот в разговоре смутил Морозова. Родственникам Тимофей Иванович помогал и деньгами, и советами, и добрым словом. А тут… Он знал, что в техникум был большой наплыв учащихся. Имел ли он право использовать служебное положение?.. Как-то не вставал такой вопрос никогда. Замолвить слово за сына старого большевика… Но ведь как знают его, Морозова… Знают начальника отдела ОГПУ. И сработает страх, сила…

После долгого молчания Тимофей Иванович отозвался неловко:

— Обижайся, Прокоп Афанасьевич, не обижайся, но обходись без моей протекции.

Насупился гость. Катает шарик из хлеба в толстых пальцах. Неприятный вышел разговор. Пробасил.

— И то верно. Сам схожу.

А ночью Ксения Ивановна упрекала мужа:

— Мог бы позвонить в техникум… Старика обидел…

Тимофей Иванович шепотом говорил, что совесть чекиста не позволяет ему это делать.

— Ты перестала бы меня уважать, Оксана, если бы я стал именем чекиста спекулировать. А старик поймет!..

Утром Прокоп Афанасьевич вел себя так, будто бы и не было никакой размолвки.

В техникуме его встретил сам директор, холеный, длинный, как жердь, в роговых очках и с лошадиным лицом.

— Будьте любезны, проходите. — Солнце билось в его очках, и на стенке бегал светлый «зайчик».

Прокоп Афанасьевич рассказал, что привело его в техникум, а сам пристально разглядывал директора: что-то знакомое виделось ему в его облике!

— Откуда приехали, товарищ Хлопенюк?.. Из Солнечного?.. Там у вас прекрасное море! Что же сын в моряки не идет?..

— Стране нужны металлурги. Пятилетку строим. За четыре года надо управиться, а без своих спецов как справишься?..

— О, вы правильно понимаете текущие задачи! Оставьте заявление. — Директор обошел стол, пожал руку старого рабочего. Провожая к двери, продолжал:

— Денька через три-четыре заходите, товарищ Хлопенюк…

Вернулся Прокоп Афанасьевич сильно взволнованный. И тотчас к Ксении Ивановне:

— Тима колы придет?

— Сама не знаю. Быть может, за полночь…

Гость накинул пиджак на плечи и заторопился в отдел ОГПУ.

— Что случилось, Прокоп Афанасьевич? — встревоженно встретил его Тимофей Иванович.

— Мы считали, що вин погиб.

— Кто?

— Шварц Ганс Меерович. Учитель из гимназии. В стачком завода «Руссуд» входил, от социал-демократов.

— Ну и что же?..

— Потом был страшный провал — почти всю подпольную организацию охранка «повязала»… И Шварц попался. В общей камере сидел. Били на допросах. А потом ночью вызвали Ганса, и еще пятерых. С тех пор Шварца не видели. А по камерам пополз слух: провокатор!

Морозов заинтересованно слушал родича, но в душе уже прикидывал: есть ли доказательства?.. Кто подтвердит?..

— Он вас узнал, Прокоп Афанасьевич?

— Виделись-то мы с ним тогда мельком, на маевке. Он с речью выступал. Красиво говорил, зажигательно. А я и запомнил. А ему — где же! Толпа большая была. И я среди нее.

— А если то был слух пущен, чтобы опорочить Шварца?..

— Хто ж его знае. Если честный человек — не обидится… И потом — в приемной этого директора все по-германски балакают. Немцев одних набирает, мабуть. Балмочуть не по-нашему…

Тимофей Иванович рассмеялся, успокаивая родственника:

— Показалось вам, Прокоп Афанасьевич.

— Мэни, мабуть, и показалось, а тоби — не должно казаться! Тоби хворму надели, «шпалы» нацепили! — отрезал Хлопенюк.

Тимофей Иванович попросил Хлопенюка подробно написать все, что ему известно о Шварце. А сам стал собирать материалы о директоре индустриального техникума.

Шварц Ганс Меерович приехал из Николаева в Александровск (ныне Заречье) еще до революции и преподавал в гимназии. Среди окружающих ничем не выделялся.

В ноябре 1917 года неожиданно пришел в ревком города и предложил:

— Откроем школу специалистов? Своих коллег я уговорю. Мы примыкаем к революции. Новой власти скоро потребуются свои техники!

Матрос с Балтики, сидевший за столом председателя ревкома, прохрипел простуженным голосом:

— Добро! Барахлишко какое надо, берите у буржуев именем ревкома!

Так Шварц стал первым красным директором технического училища в Александровске. От городской интеллигенции его избрали в Совет депутатов. Его ставили в пример старым спецам. И в те годы Ганс Меерович не один раз слышал за своей спиной злой шепоток бывших друзей:

— Предатель!

Но Шварц настойчиво делал общее дело. В дни всенародного траура он подал заявление в большевистскую партию:

— Желаю продолжать дело Ленина!

И его приняли. Он проявил особенное рвение в организации обучения трудящихся. По своей инициативе открыл студию рабочих и крестьян, где готовил малограмотных парней и девушек к поступлению в средние и высшие учебные заведения. Его авторитет в городе еще больше упрочился.

…Через неделю Хлопенюк снова посетил директора. Еще внимательнее пригляделся к Шварцу. И вернулся раскаленным добела.

— Немчик дохлый! — загремел Прокоп Афанасьевич с порога. Бросил в угол картуз.

— Готовим кадры из своих горожан. Иногородних не можем обеспечить общежитием… — передразнил он Шварца.

— Отказали? — спросила Ксения Ивановна.

— А то! Извиняется, изгибается… Тьфу-у! Сразу видно: шкура!

Морозов тем временем запросил Харьков и Москву: нет ли в архивах каких-либо следов Шварца Ганса Мееровича?.. Одновременно отправил письмо в истпартархив города Николаева с просьбой сообщить подробно о провале подпольной организации РСДРП.

Уезжая, Прокоп Афанасьевич настоятельно рекомендовал:

— Проверь, проверь немчика!

— А вы разузнайте среди старых большевиков, что и как.

— Добре, Тима!

Ответы на запросы задерживались, и Морозов решил лично посмотреть на директора. Повесткой пригласил Шварца посетить линейный отдел ОГПУ.

Явился длинный немец. Бирюзовые, под толстыми стеклами очков глаза, мягкие поредевшие волосы расчесаны на пробор. Манеры интеллигента, отменная предупредительность.

— Извините, но мы вынуждены были вас потревожить, — сказал Тимофей Иванович, приглашая Шварца к столу. — Почему все учащиеся вашего техникума говорят по-немецки?