Мы над собой не властны

Не могла она оставить Эда дома до утра! Слишком больно — один-единственный раз побыть с ним вместе, а на другой день снова увезти в лечебницу. У нее бы сердце не выдержало. А тут еще Сергей... Она не была с ним близка с той ночи, когда пошла к нему в комнату и позволила внезапной искорке полыхнуть пожаром. Эйлин почти убедила себя, что ничего и не произошло. Но позже Сергей завел привычку приходить к ней, когда Эйлин уже лежала в постели. Он ложился рядом и обнимал ее. Ночью тихонько уходил к себе, хотя иногда оставался до утра, а однажды они так и проснулись, обнявшись. Эйлин не могла допустить, чтобы Эд спал в той же постели, — это уже не их общая постель. И не их с Сергеем тоже. Да и своей Эйлин ее тоже не чувствовала. Вообще почти не могла спать в этой кровати. Уже несколько лет все собиралась купить новую. Вот теперь и купит — может быть, даже завтра. Невозможно продолжать после того, как Эд снова побывал в доме.

Хорошо, что Коннелл еще спит. Когда она спустилась в кухню, Сергей уже сидел там. Эйлин начала что-то говорить, но Сергей жестом ее остановил — понимаю, мол. Наверное, можно было совсем промолчать, он бы и так догадался. Он всегда все делал так, чтобы ей было легче. Вот и вчера — ушел к себе в комнату, как только Эд появился. И больше уже не выходил, и в суматохе вокруг Эда наверняка никто не сделал никаких выводов. Эйлин даже намекать не пришлось, спасибо ему за это.

Собрался он быстро — почти нечего было собирать. Эйлин спросила, куда он теперь. Он ответил, что поживет пока у дочери, а там посмотрит. Что-то ей подсказывало, что он в конце концов помирится с женой. К тому и шло с самого начала. Он не только Эйлин помог — ему тоже это было необходимо, как спасение.

Сергей остановился у двери, а Эйлин вдруг испугалась и спросила, не хочет ли он поехать с ней куда-нибудь позавтракать. Он согласился, и она поскорее вывела его из дому, словно все происходящее станет еще непоправимей, если сын вдруг проснется и увидит, как они уходят вместе.

Эйлин никогда раньше не садилась в машину Сергея. Ее растрогало, как там чисто — ни клочка бумаги, ни обрывка обертки. Пахло освежителем воздуха, потертой кожей сидений, а еще — в жизни бы не подумала, что сможет распознать, — самим Сергеем.

Поначалу Эйлин хотела поехать в заведение Пита или в тот, другой ресторанчик, никак не вспомнить название, — но по дороге поняла, что будет мучительно неловко высидеть вместе полноценный обед, а потом еще дождаться, когда принесут счет. Потому что она, оказывается, все-таки что-то к нему чувствовала, хоть и не признавалась самой себе, — и он тоже, иначе не смирился бы с тем, что они были близки всего один раз.

Эйлин попросила его остановиться на Палмер-роуд, возле закусочной, где продавали бейглы. Ее вдруг поразила мысль — а ведь они сегодня впервые показались вместе на люди. Эйлин спросила, что Сергею заказать, он ответил — пусть сама выберет, что ему может понравиться. Эйлин вспомнила, что он как-то однажды ел сэндвич с сыром и омлетом. Такой и заказала. Сергей любил американский плавленый сыр — почему-то ее всегда это удивляло. Попросила сэндвич на простом хлебе — так меньше риска промахнуться — и черный кофе. Себе взяла то же самое, только с чеддером. Когда расплачивалась, так волновалась, что вначале одного доллара не хватило, пришлось добавлять. Наверное, что-то похожее чувствовал Эд, расплачиваясь за двоих. Эйлин пронзило острое, как электрический разряд, чувство — не то вины, не то печали. Оглянувшись, она увидела, как Сергей без всякого стеснения пожирает ее глазами — может быть, потому, что теперь ничто его не связывало. Наверняка продавщица по одному этому взгляду поняла всю историю их отношений — если можно так назвать то, что происходило между ними.

Они сидели на пластмассовых стульях за крошечным столиком и говорили на самые безопасные темы: о погоде, о том, хорош ли кофе. Сергей попросил принести еще салфетку: ему самому было бы сложно объясняться с девушкой за стойкой. На Эйлин вдруг нахлынуло ощущение неразрывной общности с ним, будто все те ночи в обнимку прочно утвердились в ее душе, — так усталый пес, потоптавшись на месте, со вздохом устраивается спать возле камина. Ей хотелось протянуть руку и коснуться его лица, но она знала, что вместе им не быть. Это невозможно — из-за того, как они познакомились, да и вообще у них слишком разная жизнь, несопоставимая. А то, что было между ними, тоже уже в прошлом, хотя Эйлин только теперь поняла, как много все это для нее значило.

Когда они доели сэндвичи, Эйлин заказала еще кекс, и они его съели пополам, отщипывая по кусочку и бережно подбирая крошки — давая печали время для вздоха. Когда и кексик закончился, не осталось повода сидеть за столом, а они все равно сидели, глядя друг на друга. Эйлин уже не волновало, что подумает продавщица, — это мгновение только ее, и она его никому не отдаст. Сергей наверняка чувствовал то же самое, хотя Эйлин не хотела давать имени этому чувству. Безымянное, оно пронеслось над ними, как порыв ветра в грозу. Потом Эйлин встала. Сергей пошел за ней к выходу. Она проводила его до машины. Он предложил подвезти ее домой, но Эйлин сказала, что лучше пройдется пешком. Настало время ему садиться в машину, а вокруг сновали люди, и Эйлин боялась, что их увидит кто-нибудь из знакомых и сразу обо всем догадается. Она быстро, пока не успела передумать, обняла Сергея, приникла к нему, а он прижал ее к себе в последний раз. Эйлин хотела навсегда запомнить это мгновение: свежий аромат его рубашки, смешанный с запахом одеколона, табачного дыма и пота; прикосновение шершавой ткани к ее лицу и удивительную невинность черно-красных клеточек; силу стиснувших ее рук и звук его дыхания. Разом навалились годы Эдовой болезни и месяцы, что его нет рядом. Но Эйлин сдержалась, не позволила себе выпустить все это наружу, считая, что не заслуживает такого облегчения. Придется еще какое-то время носить все в себе.

Сергей несколько раз легко поцеловал ее в шею и что-то сказал по-русски — Эйлин не поняла. Потом он взял ее за уши, звучно чмокнул в лоб и, обойдя вокруг машины, открыл дверцу со стороны водителя. Еще раз пристально посмотрел на Эйлин, потом умостил свое крупное тело за рулем — вся машина при этом словно присела. Эйлин дождалась, когда он заведет мотор и, развернувшись, направится в сторону реки. Когда его машина скрылась из виду, Эйлин вернулась в закусочную и купила еще бейглов для Коннелла. Она позавтракает с ним по второму разу, когда он проснется. Так проще — не надо ничего объяснять, и все эти чувства станут не такими реальными... И в то же время еще реальнее, потому что только ее. Для других ничего и не было. В кои-то веки она что-то сделала только для себя и не собирается за это извиняться.

Эйлин расплатилась, не пряча глаз, и пошла домой. Примерно с середины пути идти надо было все время в гору. Пока дойдешь, еле дух сможешь перевести.

Часть VI. Наследство Эдмунда Лири 1997–2000

90

Труднее всего было уходить от него по вечерам. Эйлин не прощалась — просто говорила, что ей нужно кое-что сделать или поспать немного, как бы подразумевая, что она обязательно вернется.

— Сбегаю в магазин, — говорила она, а потом, словно автомат, шла по запутанному лабиринту коридоров к выходу, твердя про себя, что в любую минуту может повернуть обратно.

Однажды, когда Эйлин сказала: «Пойду перекушу», ей показалось, что Эд сардонически засмеялся. Она вгляделась, ища в глазах осмысленный упрек, но увидела только привычную пустоту. Эд смотрел в пространство, будто видел что-то такое, чего Эйлин видеть не могла. Уже у нее самой паранойя начинается!

Она ходила к нему каждый день. Отвечала отказом на все приглашения погостить в выходные за городом или на побережье. Подруги твердили, что она себя совсем не жалеет, а она считала, что слишком себе попустительствует. Хотелось сказать доброхотам: «Я могла бы взять его домой и сама о нем заботиться». Они говорили, что она себя замучила, что должна быть и какая-то своя жизнь, а Эйлин думала: «Я еще мало делаю. Господи, я же медсестра по профессии!» Но вслух говорила только:

— Все нормально. Нормально. У меня все нормально.

Его бумажник по-прежнему лежал на комоде. Эйлин провела пальцем по вытершейся до гладкости коже, достала водительские права, прочла молитву, которую они когда-то записали вместе. В бумажнике лежало все, что Эйлин позволяла Эду носить с собой в последние годы, когда он еще самостоятельно ходил по городу. Вот это было при нем в последний раз, как он надевал обычную одежду цивилизованного человека: семь долларов наличными; карточка, на которой Эйлин своей рукой надписала его имя, адрес, домашний телефон и свой рабочий телефон; специальная карточка Альцгеймеровской ассоциации («Если я веду себя неадекватно или не осознаю окружающее, пожалуйста, позвоните по этому номеру...»); пластиковые карты на оплату бензина компаний «Мобил» и «Амоко»; членская карточка Американской ассоциации автомобилистов («Стаж вождения — 27 лет»); регистрационные карточки избирателя за разные годы; дисконтная карта постоянного покупателя сети супермаркетов «Вальдбаум»; телефон Джека Коукли, а под ним — карточка магазина оптовой продажи «Прайс-Костко»; карточка Американской ассоциации пенсионеров; удостоверение сотрудника Бронкс-колледжа; карточка с номером телефона в машине; дисконтная карта сети универмагов «Сирс» («Постоянный покупатель с 1973 г.»); карточка медицинского страхования «Голубой крест/Голубой щит»; удостоверение сотрудника Городского университета Нью-Йорка с пометкой о принадлежности к местному отделению профсоюза; членский билет Нью-Йоркской академии наук; фотография Эйлин, снятая в июне 1968 года, — Эйлин тогда была еще худышкой; фотография Коннелла в бейсбольной форме, в старших классах школы; фотография Коннелла в детском садике; фотография Коннелла — выпускника школы Святой Иоанны Орлеанской; и карточка с исправленным размером одежды Эйлин. Она хотела переправить «10» на «12» и выкинуть карточку в мусорное ведро, но увидела, что цифра «10» написана ее собственной рукой, и разом хлынули слезы.

Соседа по палате звали Рейнольд Хаггинз. В прошлом тот был пианистом, известным учителем музыки. А сейчас он передвигался с ходунками и отказывался надевать под больничный балахон майку. Туго затянутые завязки врезались в голую, чуть сгорбленную спину. Мистер Хаггинз шаркал ногами, делая крошечные шажки, но соображал на удивление хорошо. Первым никогда не заговаривал, разве что воды попросит, но, когда Эйлин спрашивала, как он себя чувствует, очень тихо отвечал:

— Спасибо, недурно, а вы?