Мы над собой не властны

Воспользовавшись тем, что у Фрэнка скоро день рождения, Эйлин усадила его во главе стола — там, где обычно сидел Эд, — а Эда поместила поближе к себе. Если Фрэнк и разгадал ее маневр, вслух он ничего не скажет. Под шум общего разговора Эйлин положила еду на тарелку мужа.

Она была зла на Эда за то, что он тянет с таким важным разговором. Пускай теперь сам справляется как может, а если вывалит на себя еду или прольет вино на брюки — его дело. Эйлин пробовала прислушиваться к тому, что обсуждают друзья, но впервые в жизни ей не было с ними легко. Она сидела с таким отрешенным видом, что Джек, выбрав минутку, спросил, не случилось ли чего.

Когда приступили к горячему, Эд вдруг постучал ножом о бокал. Эйлин инстинктивно сжала его колено. Разговоры за столом стихли. Эд поднялся на ноги.

— Друзья, я хочу вам кое-что сказать, — начал Эд.

Эйлин встала с ним рядом, плечом к плечу.

— Я рад, что вы все пришли сегодня к нам. Так приятно вас всех видеть!

Тут он замолчал надолго, словно уже все сказал. Эйлин ободряюще погладила его по спине. Гости не знали, как реагировать. После такого торжественного вступления слова Эда показались довольно нелепыми. Эйлин почти ожидала, что Джек или Фрэнк скажет: «Мы тоже рады тебя видеть, а теперь садись на место и дай нам поесть нормально». Однако ни у кого язык не повернулся: слишком серьезен был Эд.

— Я хочу вам рассказать новость, — продолжил он. — И новость эта нерадостная.

Все молчали, замерев.

— Мы тут проконсультировались с очень хорошими врачами...

Эйлин поразило, что Эд способен так великодушно отозваться о докторе Халифе. Сейчас проявилось его глубинное мужество.

Он снова умолк, вцепившись в край стола. У него дрожала нога. Эйлин подумала, что он не сможет больше ничего сказать. Вот почему он упирался — хотел избавить ее от необходимости говорить об этом самой. А она его заставляла... Эйлин положила руку ему на плечо, чтобы вновь усадить.

— Видимо, у меня болезнь Альцгеймера, — сказал Эд.

Потрясенная тишина, испуганные взгляды, потом кто-то ахнул, кто-то прижал ко рту ладонь. Фрэнк треснул кулаком по столу и немедленно забросал Эда вопросами. Джек советовал еще раз перепроверить — вдруг поставили неправильный диагноз. Эван и Келли, придвинув стулья поближе друг к другу, схватились за руки, в то же время уверяя, что помогут и поддержат. Синди заплакала. Мари сидела с несчастным видом. Рут пыталась шутить. Том выхлебал один за другим несколько бокалов вина, непрерывно продергивая салфетку меж сложенными в кольцо большим и указательным пальцем. К еде никто не притрагивался. У Эйлин не хватило духу подать сладкое. Она предложила всем перейти в гостиную и там осмыслить известие. Друзья один за другим подходили к Эду и обнимали его. Он как будто ожил, стал увереннее в движениях, словно вскрыл нарыв, давно его мучивший. Страшно подумать, сколько душевных сил ему потребовалось, чтобы так долго скрывать от всех. В своем роде настоящий подвиг.

В кухне к Эйлин подошел Джек, еле ворочая слова, словно они были ореховой скорлупой, которую он боится проглотить.

— Как ты могла? Зачем выставила его на позор?

Эйлин с трудом удержала руку, чтобы не влепить ему пощечину.

— Эд сам так решил.

— Ни один мужчина по доброй воле на такое не согласится.

Джек вышел из кухни, держа спину по-военному прямо.

Эйлин пришлось напомнить себе, что мужчины и женщины по-разному реагируют на подобные события. Сколько раз при своей работе в больнице она это наблюдала! А самые рослые и крепкие сильнее всего теряются, столкнувшись с несчастьем.

В гостиной Эд объяснял друзьям:

— Это связано с отложениями агрегатов белка бета-амилоида в головном мозге...

Обсуждая диагноз, он как будто становился сильнее; в голосе появились преподавательские интонации.

— Отложения, осадок, — растерянно повторил Фрэнк. — Я по работе с ними имею дело.

— Нарушается передача нервных импульсов, уменьшается масса мозга. Страдают его функции.

При всем том, что творилось у Эда с краткосрочной памятью, долговременная оставалась незыблемой твердыней — по крайней мере, пока. Слушая, как он с клинической беспристрастностью излагает происходящее с точки зрения нейрофизиологии, можно было бы забыть, что речь идет о нем самом. Он, кажется, радовался возможности говорить о своей болезни в абстрактном ключе. Судя по лицам, друзья оценили его бесстрашие и каждый невольно думал о том, как ужасно, что настолько творческий ум погибает из-за нелепой биологической случайности.

— Ранняя разновидность болезни — самая беспощадная, — сказала Эйлин, когда они с Мари ушли в кухню. — При ней человек теряет и память, и речь, и моторные функции. По сути, это и есть настоящая болезнь Альцгеймера, — прибавила она, помолчав, словно гордилась тем, что если уж ее мужа сгубит неврологическое заболевание, так уж самой что ни на есть высшей пробы — аристократ среди болезней мозга.

Вечер затянулся дольше обычного, словно никто не знал, когда можно начинать собираться. Быть может, им не хотелось оказаться на дороге наедине с мужем или женой и своими печальными мыслями.

В конце концов Эд рассердился.

— Конца этому не будет, что ли? — сказал он и в гневе ушел спать, не пожелав друзьям спокойной ночи.

Рут изогнула бровь, и Эйлин ответила ей тем же. Рут принялась подгонять всех к выходу.

Гости попрощались и ушли. Остались только Рут и Фрэнк.

— Я догадывался, что у него не все в порядке, — сказал Фрэнк, наливая в термос кофе на обратную дорогу.

— Наверное, это бросалось в глаза.

— Никак не могу осознать, что это взаправду. В голове не укладывается.

— Я то же самое чувствую.

— Страшно, — сказал Фрэнк. — Я иногда сам о таком думаю — когда теряю ключи или забываю, где оставил машину.

У него и правда был испуганный вид. Побледневшие щеки придавали Фрэнку сходство с трупом.

— Поговори с ним об этом. Он ведь по-прежнему твой друг. Пока он все еще с нами.

— Не знаю, как и сказать-то.

— Ты начни, а там уж как пойдет.

Фрэнк вышел за дверь, приволакивая ногу и высоко подняв термос, будто фонарь. Эйлин и Рут крепко обнялись, а потом Эйлин осталась в кухне одна. Груда грязных тарелок и стаканов, остатки еды надо частью выбросить, частью — накрыть пленкой и убрать в холодильник. Никогда еще Эйлин так не радовалась, видя беспорядок в доме. Еще целый час можно возиться в кухне, прежде чем настанет время выключить свет и подняться в спальню.

В следующую субботу они сидели за столом в ленивом молчании — так всегда бывало после матчей, в которых Коннелл играл питчером. Его усталость передавалась маме и папе, словно в системе сообщающихся сосудов.

— Удачно выступил? — спросила Эйлин.

Заново отделанная кухня еще блистала новизной, и от этого казалось, что они в чужом доме.

— Нормально, — ответил Коннелл.

— Нормально! — усмехнулся Эд. — Не то слово. Скольких ты выбил?

— Тринадцать.

— И ни один бэтмен толком не отбил твоего удара.

— Зато я восемь баз отдал.

— Над точностью удара тебе надо поработать, что верно, то верно. Лупишь почем зря.

Коннелл, словно по сигналу, потер плечо.

— Но ведь нет предела совершенству! Левша, да при такой силе удара... Если будешь и дальше тренироваться, станешь грозной силой.

Эйлин ждала, когда же Эд перейдет к разговору о своей болезни. Их взгляды встретились. Эд покачал головой: все отменяется. Эйлин нахмурилась, но Эд, избегая смотреть ей в глаза, уткнулся в свою тарелку.