«Мы одной крови». Десант из будущего
Шрифт:
Сели на доску. Марина перемотала портянки «папаше» Лукичу, разодрала запасную рубашку, намотала потуже Яшке и себе. Мимо брели люди. Все перемешалось, легкораненые, пулеметчики, связисты, все одинаково грязные, изнуренные до последней степени.
…Вода соленая, тяжелая, как студень. Где по колено, где выше. Скользкая доска у Яши вырывалась, он падал, хватаясь за Лукича, оба с матом плюхались в воду – Марина здоровенных мужиков удержать не могла. Ползли – черная соль лезла в рот, – плевались, вставали. Помог кто-то черный, неразличимый в темноте. Шаги, еще шаги, грязь… Рядом стонали и матюкались бойцы –
Вроде мельчало – Марина запнулась, бухнулась на колени.
– То привычка, – сказал, задыхаясь, Лукич. – Мож, перекурим, а, хлопчики?
Топкое озеро кончилось.
Только сели, как впереди и правее вспыхнула стрельба. Яростная, короткая.
– Вот и посидели, – сказал Яша. – Двигаться нужно, а то змерзнем та на фрицев наткнемся…
Снова вокруг были люди, оружие, хриплое дыхание. Волокли противотанковые ружья, цинки с патронами, гранаты. Падали, ставили на ноги, подпихивали друг друга. Марина споткнулась о вещмешок – да, вещи бросают, себя бы да автомат донести. Хоть с одним диском.
Сержанту Шведовой бросать было нечего. Вещмешок пустой оставила у озера – там и была-то рубашка запасная и мыло с зубной щеткой. В подсумках по две обоймы. Карабин никак оставлять нельзя. Штаны ватные? Нет уж, пусть в них, в родных, убивают.
Впереди снова стреляли, хлопали разрывы ручных гранат…
Мимо прошел кто-то из командиров – приглушенным голосом командовал «подтянуться». Дождь все моросил, люди брели на ощупь…
Окоп. Яшка поскользнулся, съехал в ловушку. Выбраться не мог – сил о доску опираться уже не было. Марина тянула за руку, потом сползла вниз, подпихивала. Едва выбрались. Лукич ждал, дал за «сидор» ухватиться, встать…
Дальше. Пахнуло теплом. У остывающих углей плотно сидели бойцы. Дальше угадывался бруствер, за ним что-то с колесами.
– Батарею наши взяли, – прохрипел Яша. – Не ждали фрицы.
Кто-то тяжело пробежал мимо:
– Врач? Санинструктор есть?
Марина застонала, поднимаясь: сначала на четвереньки, потом выпрямиться…
– Сюда, сестричка. Зацепила парня шальная…
Марине помогли спрыгнуть в траншею. Настил деревянный, площадка с ящиками, блиндаж – из снесенной взрывом двери воняло взрывчаткой и чем-то говенным, не иначе самой Германией.
Двое бойцов нагнулись над лежащим, Марина пихнула ближнего в спину – обходить сил не было.
– Что?
– Да вот, в плечо его…
Лежал парень, скалился, ватник с плеча скинут. Разрезая гимнастерку, Марина подумала, что странный какой-то. Ну да, морда бритая, и вполне круглая, сытая.
– Вот, считай, первый бой, – жалобно сказал мордатый боец.
– Подсветите, кто-нибудь. Давай, подвинься на бок, – пробормотала Марина.
Подвинулся как-то странно – все к себе мешок угловатый прижимал. Бойцы прикрыли плащ-палаткой, на миг вспыхнул электрический фонарь…
– Что сияем? В блиндаж его занесите, – сказал кто-то смутно знакомым тоном.
– Да я сам, товарищ майор. – Боец принялся подниматься, ухватил за лямку мешок…
– Иди уж сам собой, Чашкин. Не забудем технику.
«Рация», – догадалась
Марина.В блиндаже вонючем все спотыкались с чертыханьем. Завесили дверь, вспыхнула пара фонариков. Под ногами валялись убитые немцы. Марина подняла измочаленный осколками табурет:
– Садись, Чашкин.
Ранение было слепым, кость вроде бы цела. Видимо, пуля на излете вошла.
– Жить будешь, – пробормотала Марина, привычно бинтуя. – Прочистят, зарастет мигом.
– Как неудачно-то, – морщился и вздрагивал круглолицый Чашкин.
– Что у вас? – В блиндаж шагнул офицер. – Так, Шведова, если не ошибаюсь?
– Я. – Марина оперлась локтем о табурет. – Ранение у вашего Чашкина не тяжелое. Надо бы пулю достать и канал прочистить хорошенько.
– Прочистим, – согласился майор. – А почему Чашкин мой?
– Тоже бритый, – машинально сказала Марина и села удобнее.
– Во контрразведчица, – сказал рослый боец в плащ-палатке. – Враз просекла.
– Отставить болтовню. Берите Чашкина, санинструктора и двигайтесь по маршруту к высоте. Только уже без случайностей. И вперед не лезьте.
– Товарищ майор, я… – начала Марина.
– Вы очень разговорчивая девушка. Сопровождаете раненого. Он нужен на высотах, в полном сознании, по возможности бодрый и готовый к работе. Приказ ясен?
– Да, – сказала Марина и вытянула ноги.
Майор ушел, бойцы возились, пытаясь надеть на охающего Чашкина ватник. Кто-то часто вздыхал в углу – посветили – немец с разодранной грудью.
– Тьфу, гадюка живучая, – сказал старший из бойцов. – Эй, подруга, вставай, выдвигаемся.
– Не могу, – чуть слышно сказала Марина.
– Чего? Вставай, говорю.
– Не могу. Хоть стреляйте, – чуть громче пробормотала Марина.
– Вот фокусница. – Боец присел рядом, ослепил фонариком – Марина зажмурилась. Сил действительно не было. Даже к опрокинутой печке, от которой тепло шло, подвинуться не получалось.
Боец выключил фонарик, помолчал.
– Пять минут. И выходим. На вот, погрызи…
Марина сидела, грызла безвкусный шоколад. Во рту он таять не желал, сглатывался трудно. Бойцы негромко говорили, что-то о Солдатской слободке, о каком-то Юз-Ода [80] . Мелькал луч фонаря: сержант Шведова смотрела на немца, умирающий артиллерист на русскую девушку.
– Давай, глотни… – Старший из бойцов сунул девушке фляжку.
Марина глотнула. Ой, ожгло. По горлу потекло жарко, рот разом наполнился сладостью шоколадной.
80
Солдатская слободка – южный пригород Керчи. Юз-Ода – курган.
– Ну, подъем.
Снова шел дождь, штаны и телогрейка сто пудов весили, карабин набок клонил и опрокинуть норовил. Наверное, шоколад с глотком того сладко-крепкого обманывал: сил не прибавилось, чуть теплее стало, но усталость лишь острей ощущалась. Зато думать не надо – бойцы идут, старший сержант – Виктором его зовут – знает, куда ведет. Марина волокла ноги непослушные, раненого радиста за рукав на здоровой руке на всякий случай придерживала. Только непонятно, кто кого вел…