Мы одной крови — ты и я!

— Это еще зачем? — возмутился я.

— Как — зачем?! Для вечности! — нахально ответил Славка, выкатив свои выпуклые светло-голубые глаза и разыгрывая наивность. — Разговор-то будет интересный, а пропадет впустую, если не записать!

Мне очень хотелось заявить, что не буду я говорить при включенном магнитофоне, но почему-то никто больше не протестовал, невежливо было настаивать, и я опять капитулировал перед Славкой.

Глава девятая

Мы стоим за терпимость, но терпеть нетерпимость трудно, а терпеть нетерпимое просто невозможно.

Д. Д.Прентис

Когда по наковальне бьет сразу много

людей, они должны соблюдать порядок.Томас Фуллер

Разговор действительно получился интересный. Больше — за счет Виктора Черепанова и Ивана Ивановича. Они появились так же одновременно, как Славка с Галей, — встретились на площадке лестницы у моей двери. Оба высокие, подтянутые, худощавые, только Иван Иванович вдвое старше Виктора; Виктор черный, смуглый и здоровенный, а Иван Иванович — полуседой, бледный, прихрамывает, и на правой щеке у него глубокий шрам от осколка.

Уселись мы за стол. И разговор начался с того, что можно было бы подготовить Барса для эксперимента в лаборатории. Это Роберт придумал, что я мог бы пойти, посмотреть их лабораторию, а потом внушить Барсу, что он находится в лаборатории, и так постепенно, в день по три-четыре минуты, приучать его к этой обстановке. Придумано это было, может, и остроумно, но я стал возражать: не смогу я провести такого сложного эксперимента, не справлюсь. Да и тренировка такая слишком дорого обойдется и мне и коту, устанем мы очень. Но тут разговор перешел на проблему внушения (или пробуждения) способностей в гипнотическом сне. (Нет, Славка все же молодец: куда легче и вернее списывать с магнитофонной ленты, чем вспоминать!)

Ну, вы, наверное, читали об этом: под гипнозом можно внушить человеку, что он, например, Рембрандт, и человек этот, вовсе не умевший рисовать, начинает рисовать хоть и не гениально, однако вполне прилично. Дальше — лучше, с каждым сеансом он все совершенствуется. А главное — что эти способности сохраняются у него и после окончания сеанса. И тут интересна, во-первых, практическая сторона вопроса: что у любого человека можно развить скрытые способности. А во-вторых, интересно, где и зачем все это спрятано? К чему все эти гигантские резервы мозга? Только для надежности? Немыслимо! У Луи Пастера вследствие кровоизлияния было выключено одно полушарие головного мозга, однако он жил, работал, совершал великолепные открытия. Но вряд ли из этого следует, что природа просто сконструировала тут два параллельных органа, из которых один в крайнем случае может взять на себя всю нагрузку, как она это сделала, например, с почками, с легкими. Откуда же тогда эти таланты, пробуждающиеся под влиянием гипноза? Или другие редкие способности, иногда внезапно возникающие вследствие травмы мозга, — например, способность молниеносно считать?

Потом стали говорить о том, что ведь и животным можно кое-что прочно внушить — не таланты, так моральные категории. Ну, например, внушить хищникам, что мясо им противно.

Это сказал Славка, а Иван Иванович ответил довольно сурово:

— Если вам удастся им это очень прочно внушить, они вскоре подохнут. Им мясо нужно — это не прихоть!

— Но вот бывают же люди-вегетарианцы, и ничего им не делается! — защищался Славка.

— Вегетарианцев я лично в жизни не встречал, но думаю, что живется им невесело. Однако для человека это все же в принципе возможно: он животное всеядное. А хищник без мяса и костей не может.

— И вообще, если уж перевоспитывать, то начинать надо с человека! — со злостью сказал Виктор Черепанов. — Все хищники нашей планеты не приносят природе и миллионной доли того вреда, в котором повинен человек. Вот этого хищника надо обуздать любыми средствами — гипнозом так гипнозом.

— Пока гипнозом нельзя, так хотя бы внушительными штрафами и отсидкой! сказал Иван Иванович.

— До чего же свирепые граждане! — изумился элегантный Роберт. — Сажать, значит? Это, например, за что же? Интересно бы узнать, на всякий случай!

— Сейчас вообще ни за что в этой области не сажают! — быстро и сердито ответил Виктор. — Так что ежели у вас имеются преступные склонности по отношению к природе — валяйте, можно! Пользуйтесь жизнью, пока не поздно!

— Ну не говорите: все же сажают! — уточнил Славка. — Вот, например, судили же этих типов, которые лебедя сожрали на Чистых прудах. Лебедя Борьку, помните?

— Помним, помним, — ответил Иван Иванович и за себя, и за меня, и за Виктора тоже. — Только просто, я бы сказал, не повезло им, этим австралопитекам образца тысяча девятьсот шестьдесят шестого года. Ну, чего они взялись за лебедя, да еще на городском пруду? Лебедь — птица все же промысловая, имеет расценку; а к тому же Борька — общественное достояние. Ведь они же не с голодухи лебедю шею крутили, а от желания похулиганить, поиздеваться и над беззащитным живым существом, и над теми, кто его любит, и от убеждения, что все это можно, ничего им не сделают, ведь не человека же убивают, а какую-то там неразумную тварь — они, разумные! Им бы поймать, например, собаку или кота, ну вот хотя бы Барса. — Он поглядел на Барса, лежащего у меня на коленях, и тот подмигнул ему в ответ. — Вот с ним они могли бы делать ну что угодно, хоть живьем шкуру сдирать, и хозяин даже не мог бы подать на них в суд. Тут бы они и свои поганые душонки потешили, и сухими из воды вышли бы.

Иван Иванович говорил будто бы спокойно, но пальцы переплел и стиснул до белизны в суставах.

Роберт подумал, покрутил головой. Потом он снял свои великолепные очки, начал их протирать платком, и тут я сообразил, что он очень молод — наверное, года двадцать два — двадцать три не больше — и здорово близорук: глаза у него были красивые, но совсем беззащитные и невидящие. Виктор это тоже заметил.

— Сколько диоптрий? — поинтересовался он, разглядывая оправу.

— Пятнадцать и к тому же астигматизм. Это мне из ГДР привезли друзья: и стекла и оправу.

— Ого! — сочувственно сказал Виктор. — У меня девять, и никакого астигматизма, и то весело бывает, если очки кокнешь…

— Да, но все же, мне кажется, вы преувеличиваете. — Роберт снова нацепил очки, стал непроницаемым и насмешливым. — Законы-то существуют.

— Буду весьма благодарен, если вы мне эти законы укажете! — фыркнул Виктор. — Правильно писали как-то в газете, что получается прямо-таки анекдот, только не смешной: если украдешь шапку из собачьего меха, то тебя будут судить за воровство, а если убьешь собаку, то вряд ли тебя заставят даже стоимость возместить. Да и какая стоимость? Сколько стоит хотя бы ваш Барс?

— А то он стоит, — вскипел я, — что, если кто попробует Барса тронуть, я этого подонка так обработаю… Другой раз не захочет!

— И сядете за хулиганство! — сказал Виктор. — А тем временем интеллигентные соседи отнесут вашего кота в ближайшую ветлечебницу, и там его культурненько убьют. Я сам видел объявление: «Граждане, сдавайте ненужных вам домашних животных в ветеринарные поликлиники». «Ненужных» — так и написано, будто речь идет об утильсырье! Ну, прочтет это объявление какой-нибудь индивидуум с мозгами, от рождения заплесневевшими, и подумает: «А на кой мне соседская кошка? Дай-ка я ее отнесу, чище в квартире будет». И отнесет, и ничего ему не сделают соседи, только плакать да ругаться будут, а брань, как известно, на вороту не виснет, и их же еще можно привлечь за оскорбление личности.

— Тем более, что по закону можно запретить соседу держать кота или собаку, даже если они в общий коридор не выходят, — добавил Иван Иванович.

— Но, товарищи, ведь есть люди, которые не любят животных, — сказал Роберт. — Надо же все-таки считаться с соседями. Собака, тем более, может лаять, кот — мяукать… Ну и запах… Есть нервные люди.

— Собака необязательно будет лаять, а кот и вовсе обычно ведет себя тихо. А вот грудной младенец да и ребенок постарше наделают в общей квартире куда больше шуму и обязательно будут мешать другим жильцам. Так, может, и ребенка следует заводить лишь в том случае, если все жильцы дадут письменное согласие?