Мы одной крови — ты и я!

— Ну, ребенок — другое дело! И если бы даже требовалось согласие, то…

— …то каждый советский человек руками и ногами подписался бы, памятуя, что дети есть цветы жизни? — насмешливо подхватил Виктор. — Как бы не так! Но вообще-то, чтобы крепко испортить жизнь всем обитателям коммунальной квартиры, вполне достаточно обычного радиоприемника. Включи его на полную мощность с утра и шагай на работу. А с работы зайди к друзьям или в кино. До двадцати трех ноль-ноль ты имеешь святое право оглушать всех соседей. Ну, кто тебе запретит купить радиоприемник?

— Для такого дела хватит и простого репродуктора! — восторженно заявил Славка.

— Или буйного пьяницы, — добавил я. — Который бьет в основном жену и детей, а соседей колошматит не систематически и не всерьез, а так — кого по уху съездит между делом, кому в глаза плюнет, а кому просто обрисует его моральный облик и родословную в соответствующих выражениях.

— Вот мы и интересуемся: почему радиола или пьяница могут невозбранно орать, а если собака залает или кошка замяукает, то их надо немедленно истреблять и вообще не допускать? — сказал Виктор. — Но квартирные запреты это все же самодеятельность, кустарщина. А ведь существуют мероприятия городского и республиканского масштаба. Читали статьи Бориса Рябинина в «Литературной газете»? Там факты приводятся просто жуткие. На всесоюзном совещании ветеринаров каждое выступление начиналось так: «В нашей республике уничтожено столько-то собак»! Вот, оказывается, в чем высокая цель ветеринарии!

— Очевидно, это для борьбы с бешенством и прочими инфекциями, — высказался Роберт.

— Очевидно, «лучшее средство против седины — лысина», — сейчас же ответил Виктор. — Бешенству как вирусной инфекции таким путем, возможно, и помешают распространиться, а вот моральное бешенство, нравственное одичание эти подлецы, вооруженные соответствующими инструкциями, распространяют повсеместно. Ведь они расстреливают, добивают крючьями, истязают животных средь бела дня, на глазах у всех, и напрасно дети плачут, зовут на помощь, стараясь спасти свою собаку от гибели, — живодеры по закону действуют, видите ли!

— Бродячие собаки… — пробормотал Роберт.

— Да хоть и бродячие — все равно это живые существа; они умеют радоваться и страдать, любить и ненавидеть! — с укором сказала Галя.

— Бродячие, не бродячие, этим негодяям безразлично! — заявил Виктор, в упор глядя на Роберта. — Тот же Рябинин сообщает, что в Сухуми и Алма-Ате деятели ветеринарного надзора заставили всех владельцев кошек принести их в ветлечебницы для уничтожения. И кошек убили на глазах у хозяев.

— Почему?! — в ужасе спросил я. — То есть почему приказали и почему послушались?

— Приказали потому, что негодяи! Другой истинной причины для такого приказа нет и быть не может, а формальные поводы всегда можно найти. Ведь одна светлая голова даже подробно подсчитала, сколько в среднем едят кошки и собаки и сколько сэкономит страна, если их всех истребить, — было такое письмо в редакцию. А почему хозяева послушались? Ну, может, и не все послушались, я не знаю. Особенно те, у кого отдельная квартира или свой дом. А вообще-то что делать? Ты бы встал на пороге своей квартиры с оружием в руках, если что? Так оружия у тебя нет.

Я невольно прижал к себе Барса и ощутил, что он дрожит.

— Кот, кот, успокойся, я тебя не дам в обиду! — начал шептать я ему на ухо, и кот отчаянно обхватил меня лапами за шею.

— А в Харькове по телевидению объявили, что во всех дворах установлены ящики для сбора бродячих кошек. И оттуда их будут регулярно забирать, как мусор… — продолжал Виктор.

Я встал и унес Барса в кухню. Уговорил его выпить немного валерьянки с водой и дал на закуску остаток крабов из банки. Барс успокоился, благодарно потерся головой о мои руки и отправился отдыхать на футляр пылесоса.

— Это ты правильно, Барс! — одобрил я. — У меня, понимаешь, у самого прямо сердце болит от таких разговоров.

Разговор без меня шел все о том же. Вспоминали статью в каком-то журнале кажется, в «Науке и жизни», где говорилось о крайнем нравственном одичании некоторых ученых-физиологов. О подопытных животных, которых содержат в совершенно немыслимых, варварских условиях; об изрезанной собаке, которую бросили на свалку, и она там погибает, мучаясь от боли и жажды, а молодой ученый, глядя на нее, равнодушно бросает: «Это же мусор!» Мне было страшно и тошно слушать это, да и другим, видно, тоже — все даже позеленели слегка.

И наконец Галя с искусственным оживлением сказала:

— Ох, давайте переменим тему, друзья! Что-то на душе мутно стало!

— «О злых деяниях и говорить нам тяжко», как сказал Софокл, — с готовностью отозвался Славка.

— Ф-фу! — вздохнул я. — Мне уж было почудилось, что мир перевернулся: Славка говорит мало и все своими словами.

— Это у меня был временный шок. Не переживай, старик! — радостно заявил Славка и в подтверждение этого сразу же выдал очередной афоризм: — «Порой человек бывает так же мало похож на себя, как и на других», как сказал Ларошфуко.

— Ладно, ладно, сейчас ты вполне достаточно похож на себя, больше не старайся! — с опаской сказал я. — А то ведь ты как пойдешь сыпать цитатами!..

— И правильно сделаю. Лев Толстой сказал: «Самые выдающиеся дарования губятся праздностью»! — невинно глядя на меня, пропел Славка.

Другие нас не очень-то слушали, говорили о своем. На пленке тут сплошной шум, а наши голоса слышнее всех, потому что мы стояли в этот момент у самого магнитофона. Я действительно начал побаиваться, что Славка со своей цитатоманией забьет весь разговор, и исподтишка показал ему кулак, сделав при этом зверское лицо. Славка радостно улыбнулся и одарил меня очередным изречением: «Различным образом испытывай нрав друзей, особенно же смотри, каков кто во гневе», — добавив, что это сказал древнегреческий поэт Феогнид из Мегары, в VI веке до нашей эры.

— Иди ты со своими греками куда подальше! — безнадежно пробормотал я.

— Не паникуй, старик! — ласково сказал Славка. — Я разнообразен. «Есть люди, от которых нельзя ожидать, что, надев один сапог, они обязательно наденут и второй». Это сказал Фридрих Геббель, несомненно провидя мое появление на свет божий.

Славка доказал справедливость этого суждения тем, что опять долго обходился без цитат. С этой минуты на пленке отчетливо звучат голоса спорящих, в том числе и Славки.

Роберт во всем этом разговоре выполнял роль мальчика для битья, и мне это было неприятно. Человек он посторонний, впервые появился у меня в доме и вот теперь почему-то выдает на-гора один обывательский штамп за другим, и все его считают глупцом. И ведь надо же — всего час назад я завидовал ему даже больше, чем всем остальным телепатам. «Мало того, — думал я тогда, — что он тесно связан с таким интересным, перспективным, романтическим делом, как парапсихология, так он еще и сам до того элегантен, до того ироничен и спокоен. Мне бы хоть чуточку этой выдержки, этого умения подать себя».

И вдруг Роберт, ступив на незнакомую почву, немедленно слинял и начал нести чепуху. Будто он эти свои шикарные очки снял вообще, и смотрел на все сквозь туман своих пятнадцати диоптрий с астигматизмом, и ничего не видел четко, а почему-то не хотел в этом признаться и повторял чьи-то чужие слова.

Но — кто знает? Может, это я вначале плохо рассмотрел Роберта сквозь романтический, загадочно мерцающий туман телепатии и не мог догадаться, что у него такие беззащитные, невидящие глаза.

По-настоящему, как я теперь понимаю, мне надо было бы думать не о Роберте, а о Володе. Уже и тогда можно было о многом задуматься. Почему он вдруг совершенно прекратил опыты с Барри? Почему он так явно избегает говорить о Барри? Ни со мной, ни с теми учеными, которые ко мне приходили, ни с телепатами Володя и слова не сказал о результатах первых опытов с Барри. А ведь у нас с ним и так экспериментального материала кот наплакал… Вот именно, кот наплакал. Впрочем, до истины я бы наверняка не додумался, а скорее решил бы, что Володя на меня обиделся за дурацкую шутку на лестнице. Но я сам был слишком оглушен новыми впечатлениями, и на осмысливание у меня просто не хватало ни времени, ни сил. Да и какая разница! Ничего бы не изменилось, даже если б я и понял, в чем тут суть, а только я больше переживал бы попусту.