Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы

Заходили лесорубы по дороге к Олави, а в буфете был кофе, горячий, сладкий, и бутерброды со шпиком, и пироги, и жареное оленье мясо, и молоко, и стоило все очень дешево, потому что молодые все делали сами.

Пока Олави колол дрова, носил из колодца воду, разводил огонь в очаге и разделывал оленье мясо, Эльвира прибирала помещение, перемывала и перетирала немногочисленную посуду, чистила кастрюли до блеска, месила тесто, лепила пирожки, нарезала бутерброды. Но лесорубы с работы шли такие же безденежные, как и на работу, и редко-редко выходило так, чтобы кто-нибудь попросил полный обед.

Вдруг в марте пришли известия о том, что в Петрограде революция, но ни Эльвира, ни Олави не знали, что это значит.

Жена пастора проезжала мимо и сказала, что все переменится. Какой-то оратор приезжал из уездного города, он тоже сказал, что все теперь пойдет по-другому.

Но все так же на север шли лесорубы за работой с туго подтянутыми поясами и такие же шли с севера: и совсем молодые, и обросшие седой бородой. Они жадно смотрели на неприхотливые бутерброды Эльвиры и заказывали все меньше и меньше. Дело прогорало.

Они праздновали Первое мая вместе с лесорубами, вместе со всем селом. Еще всюду лежал глубокий снег.

Оратор с крыльца Народного дома, только что организованного по примеру уездных городков, рассказывал много интересного про союзы молодежи. И Олави сказал: «Я работаю с девяти лет» — и пошел записываться к оратору в союз молодежи. Эльвира сказала: «Я пойду с тобой», и они вместе записались в союз молодежи, но вскоре союз распался.

— Это хорошо, пожалуй, Эльвира, — сказал Олави на вторую неделю после рождения девочки, — что союз распался.

— Почему?

— Потому, что нам нечем было бы заплатить членский взнос: пока ты лежала, мы окончательно вылетели в трубу. У нас даже нет денег отдать долг пасторше.

Эльвира засмеялась и прижала к себе крошечную Хелли.

— Господи, как она на тебя похожа! — сказала Эльвира мужу.

— Ну уж это ты ошибаешься. Ты и она — две капли молока.

В эти дни мать Эльвиры узнала, что стала бабушкой, тайком от мужа пробралась к дочери и принесла с собой сверток белья.

Мать спрашивала Эльвиру, как она живет, и Эльвира говорила: «Хорошо». А мать оглядывала пустые стены и плакала. И, уходя, ругала своего мужа.

— Надо будет запахать поле, — сказал Олави Эльвире, — в будущем году пригодится, когда я пойду в лес.

— Нет, не пригодится, — сказала Эльвира, — я пойду с тобой.

— Нельзя тебе идти в лес с Хелли, — отрезал Олави, и они чуть не поссорились.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Хелли уже научилась улыбаться, и бабушка — она приходила еще два раза, хотя идти надо было тридцать километров, — радовалась, глядя на нее.

А съестного уже было совсем мало.

Опять была зима, и очень холодная зима. Началась революция в Суоми. Олави записался в Красную гвардию. В селе было пятнадцать красногвардейцев. В избе у Олави прятали оружие. В селе услыхали, что готовится нападение белых.

Все батраки и лесорубы собрались в Народном доме, вытащили припрятанное оружие и стали готовиться к отпору.

Эльвиру научили чистить винтовки, и она чистила и смазывала оружие, а рядом, на столе, гугукала и пускала слюни темноглазая — в отца — Хелли.

Через две недели все узнали, что фронт передвинулся далеко на юг и село находится в глубоком тылу белой армии, и тогда отряд, едва успев организоваться, распался, и оружие снова исчезло, и все разбрелись в разные стороны.

Эльвира принялась снова чистить до блеска и без того чистые кастрюли, но почти никто не заходил к ним в буфет.

Изредка проезжали сани с ранеными, и это были белые.

16 февраля 1918 года Эльвира с Олави сидели у себя дома и пили кофе. Вошли трое парней, и один из них закричал:

— Кто здесь Олави?

— Я. В чем дело?

— Идем с нами.

— Дайте кофе допить.

— Никаких кофе!

И они забрали Олави с собой.

Когда все ушли, Эльвира достала из ящика стола маузер и три пачки патронов, завернула в промасленные тряпки и, поглядев в окно, чтобы убедиться в том, что никто за ней не следит, вышла во двор, спрятала в поленнице среди дров свой сверток и вернулась к ребенку. Когда парни вернулись через полтора часа, чтобы произвести обыск, Эльвира доила корову. Они вызвали Эльвиру из хлева и стали перерывать все ящики, разбросали постель, но ничего не нашли. Тогда один стал стучать прикладом об пол и закричал:

— Сознавайся, где оружие?

Она сказала:

— Я не знаю.

Он стал щелкать затвором, и она снова сказала: — Я не знаю.

Тогда другой подошел к шкафчику, где Эльвира в горшочках готовила простоквашу, — все четыре полки были уставлены этими горшочками. Парень подозвал Эльвиру и заставил открывать горшочки, и она открывала и подавала, а лахтари швыряли их на пол. Они перебили сорок горшочков и ушли.

А Эльвира собрала завтрак Олави и пошла в Народный дом, где находились белые. У крыльца стояли еще три женщины с узелками. Их не пропускали на свидание и не брали передачи. Они стояли так несколько часов, совсем замерзли и пошли по домам.

Эльвире было обидно и очень хотелось плакать, а Хелли еще ничего не понимала.

Четыре месяца находился Олави в селе под арестом, и ни разу за это время не могла его увидеть Эльвира, ни одной записки лахтари не передавали ему.

Приходила ее мать и говорила:

— Посмотри, на кого ты стала похожа, а какой была!

Но Эльвира молчала. Тогда старуха снова принималась за свое и говорила.

— Пожалей хотя бы девочку. — И потом, подозрительно оглядывая набухающий живот дочки, снова говорила: — Иди к старику, он тебя примет.

Эльвира продолжала молчать.

Старуха снова пропадала на недели. Эльвира кое-как перебивалась. Один раз зашел к ней совсем молодой парнишка, белобрысый и остролицый, положил на стол сто марок и сказал:

— Это тебе от товарищей. — И, уходя, добавил: — Не забудь, завтра утром их отправляют в город на допрос и расправу.

Эльвира не могла заснуть всю ночь и рано утром вышла к реке. Там уже собрались люди. Жены и дети, братья, отцы, матери и сестры арестованных стояли на берегу — их к барже не подпускали, — и Эльвира чувствовала себя очень одинокой. Арестованных повели из Народного дома под конвоем на баржу. Они поднимались по трапу, и наручники их глухо звенели. И тогда поднялся вой. Потом буксир загудел. Хелли испугалась гудка и заплакала. Эльвира стала ее утешать. Баржа заскрипела и отошла. У бортов стояли в наручниках арестанты и смотрели на провожающих. И снова Эльвира увидела в толпе вчерашнего парня. Он сказал ей:

— Так по дороге они всюду будут брать на баржу арестованных.

И она спросила:

— Как тебя зовут?

— Сунила, — ответил парень и пропал в толпе.

Через две недели Эльвира получила записку от мужа: он жив и здоров, чего и ей желает, и проживает в тюрьме в Куопио; там он копал могилы для убитых и умерших в госпитале белогвардейцев, — это было его единственным утешением.

Ей было очень трудно жить, она не справлялась со своим крохотным хозяйством и одной коровой; и никто ее не хотел брать в батрачки.