Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы

Провода, как паутина, разорвались и тугими, негнущимися кусками пошли книзу.

— Это от мороза, — сказал Каллио.

Телеграфная линия теперь кончилась на двадцать два километра южнее. Никто не мог дать знать военным властям о приближении красных партизан.

— Теперь иди и скажи Унха, что деревню можно занимать; пусть пошлет ко мне двух часовых.

Каллио пошел к отряду, а Инари, снова оттолкнувшись палками, пошел в сторону от дороги; он шел сейчас не торопясь, и в тяжелой медлительности его движений уже видна была усталость. Больше всего сейчас его, казалось, волновало то, чтобы его след — обе лыжни — оставался отчетливо виден на не тронутом еще снегу. Пройдя метров с двести, он повернул и пошел к дороге по своему следу обратно. Он пересек дорогу и прошел метров двести в другую сторону и затем возвратился к месту, где его оставил Каллио. Когда минут через пятнадцать к нему подошли двое часовых, он сказал им:

— Приказываю вам следить, чтобы никто из селения без моего разрешения не вышел. Пройдите потом рядом с проложенным мною следом и проследите, не пересечен ли он в каком-нибудь месте. Если пересечен, немедленно дать знать мне.

И он, отдав распоряжение, повернулся и пошел в деревню.

— Где снег, там и след, — сказал Сунила и вместе с другим лесорубом-партизаном вступил в первый караул. — Не забудь прислать нам поскорее смену! — крикнул он уже вдогонку Инари.

У домика, откуда начинался еще полчаса тому назад телеграф, его встретил Унха и жестом пригласил внутрь.

Портрет Свинхувуда, изодранный японским штыком, валялся на полу.

Когда Инари вошел в жарко натопленную комнату, где беспомощно стоял на столе телеграфный аппарат, духота окружила все тело, сжала сердце. Он быстро, как будто боясь забыть, говорил Унха:

— Первое — не забудь послать смену часовым, второе — обыщи деревню и конфискуй оружие. Объяви крестьянам, торпарям, всем, у кого есть лошади, что лошади мобилизованы на перевозку грузов и фуража до следующей деревни за плату, справедливую, конечно, ну и объясни, разумеется, всем, кто мы такие и чего хотим.

Это только самому Инари так казалось, что он отдает быстрые и точные распоряжения.

Унха же с трудом разбирал медленную, заплетающуюся речь.

Часы глухо, откуда-то издалека, пробили шесть часов.

Дослушав до конца все распоряжения и не чувствуя ног от усталости, Унха спросил, сколько времени дается на привал, и, услышав в ответ: «Шесть!», отрапортовал по-военному.

Рапорта Инари уже не слышал, он спал.

Унха вышел из дому и, разбив партизан на смены, пошел выполнять нелегкие поручения Инари.

Когда Инари очнулся, часы явственно и хрипло пробили десять.

«Однако долго я спал, надо дать отдохнуть и Унха».

На столе перед ним лежали кольт, винтовка русского образца, старая берданка, один охотничий винчестер и кучка патронов.

— Неужели так мало? — изумился он и посмотрел под ноги на пол.

На полу вповалку спали партизаны.

— Устали, — сказал Инари и вышел. На крыльце он едва не столкнулся с Унха.

— Это все оружие?

— В деревне, да. — И заметив недоверчивый взгляд товарища: — Видишь ли, многих мужчин с оружием просто нет сейчас в деревне, они в лесу, на охоте и на разработках. Потом в километре отсюда, в стороне, усадьба Пертула. Там, наверно, есть оружие. Но пока ты спал, я не решался идти туда. Остальное все в порядке.

— Тогда иди сейчас же спать, через два часа мы выходим.

Инари разбудил Каллио и еще двух ребят. Они сразу вскочили. Айно тоже увязалась за ними.

— Ты бы отдохнула еще, ты ведь женщина.

— Женщине меньше спать надо.

И она пошла с ними.

Морозное солнце ослепляло, и снег блестел как зеркало.

— Хорошо бы нам с тобою, Каллио, синие очки на нос.

Под солнцем снег твердел, и было легко идти. Не успели они оглянуться, как огромные хозяйские собаки окружили их с густым лаем. Они спокойно прошли через двор и, миновав пристройки, подошли к усадьбе.

Навстречу им метнулась какая-то старуха.

— Что вам надо?

— А мы сами скажем хозяину, — ответил Инари и распахнул дверь.

За ним протискались и остальные.

Пройдя две пустые, богато убранные комнаты, они вошли в большую светлую комнату.

На качалке сидел, слегка покачиваясь, худой, остролицый, гладко выбритый и совершенно лысый старик. В мягком кресле против него сидела полная седеющая женщина, по всей видимости жена, и читала вслух какое-то письмо.

Чтение прервалось.

Хозяин и хозяйка вопросительно глядели на вошедших.

Инари резко отрубил:

— По приказанию начальника первого красного батальона партизан-лесорубов Похьяла мы произведем сейчас у вас конфискацию всего наличного оружия.

Недоумение не сходило с лиц хозяев.

— А где ленсман? Где ордер на это незаконное изъятие? Или, может быть, мы уже объявили войну руссятам и оружие нужно активистам? Тогда я сам с удовольствием подарю его без конфискаций.

— Плюю я на твоих активистов, — не мог сдержать своего гнева Инари.

Хозяйка засуетилась и, бестолково тараторя, стала снимать со стены старинное и охотничье оружие. Выше висели ветвистые рога оленей и лосей.

Тут она взглянула на своего мужа и сразу замолчала. Тридцать лет прожила она с ним бок о бок, душа в душу, много пришлось ей увидеть от него и хорошего и плохого, но никогда до этой секунды она не могла бы себе даже в дурном сне представить, что у ее мужа может быть такое злое лицо, такое искривленное непереносимым презрением и ненавистью лицо. Она замялась и остановилась.

— Давай настоящее, боевое оружие! — крикнул Каллио.

И хозяйка, виновато взглянув на мужа, затрусила в соседнюю комнату, в кабинет мужа, и, открыв широкий ящик письменного стола, вытащила из глубин его новенький, полированный браунинг и три обоймы. Она положила принесенное осторожно на край стола.

Инари дал знак партизанам, и они сгребли отобранное оружие в охапку. И чем больше волновалась и суетилась хозяйка, тем, казалось, спокойнее и злее становился хозяин. Длинные костистые пальцы его как будто были впаяны в ручки качалки.

В это время в комнату вошел человек. По одежде и по манере держать себя сразу можно было в нем узнать батрака. Правда, для батрака он держался немного независимо, чтобы не сказать — диковато.

— Куда херра прикажет погнать оленей теперь? — вежливо кланяясь, с чувством собственного достоинства обратился он к хозяину.

Но хозяин, казалось, стал глух и нем. Поэтому человек все так же вежливо, но уже с нотками недоумения в голосе повторил свой и так ясный вопрос. Однако хозяин продолжал молчать.