Мы вернемся
Шрифт:
Когда заполнили три телеги, услышали собачий лай. Он приближался. Раненые тревожно приподняли головы.
– Хрицы! – нарушил молчание дед Матвей.
– Как можно быстрее увозите раненых, Матвей Егорович! – сказал Наливайко, схватив автомат.
Дед Матвей перекинулся на переднюю телегу с тяжелоранеными, стеганул лошадей, они рванулись к лесной дороге. Вслед, скрипнув колесами, еще две подводы. За них держались легкораненые – это Зиночка приказала уходить всем, кто может идти.
Партизаны залегли на опушке и у барака, где еще остались раненые.
Гитлеровцы показались
– Огонь! – скомандовал Петр Наливайко. Зиночка укрылась за толстой сосной и вела прицельный огонь из пистолета. Справа от нее из-за куста орешника стрелял из немецкого автомата Наливайко. Зиночка заметила, что к нему сбоку подкрадывается высокий, тощий немец, и, наведя вздрагивающий пистолет, нажала на спусковой крючок. К ее радости, гитлеровец запрокинулся и рухнул. Но тут кто-то сильно ударил ее по руке, пистолет выпал. Вторым ударом автомата по спине немец сшиб ее с ног.
Солдатам с овчарками удалось ворваться в барак. Послышались автоматные очереди, лай собак, крики раненых.
Силы были неравные, но главное было сделано – дед Матвей с тяжелоранеными и облепившими телеги легкоранеными скрылись в лесу. Видимо, гитлеровцы их не заметили. Петр Наливайко крикнул стрелявшему неподалеку от него партизану:
– Передай по цепочке: забросать фашистов гранатами и отходить в лес!
Гитлеровцы преследовали по пятам, но в густые заросли войти побоялись. Дали несколько длинных автоматных очередей. Шальная пуля нашла Петра Наливайко, прикрывавшего отход товарищей. Петр схватился за грудь, качнулся, упад навзничь.
Гитлеровцы пристрелили тяжелораненых. Оставшихся в живых легкораненых согнали под навес.
Когда шел бой, Петренко прятался в лесу. Сейчас он метался между солдат, спрашивая: не видел ли кто девушку, такую красивую? Солдаты не понимали его, отталкивали.
– Зиночка! – закричал Петренко, увидев ее среди раненых. И к офицеру, умоляюще:
– Это моя невеста! Ради всего святого, отдайте ее мне! Я ведь ради нее привел вас сюда, рисковал жизнью!
Зиночка услышала.
– Негодяй! Слизняк! Нечего выдумывать, что я ваша невеста! Никогда этому не бывать! Лучше смерть, чем быть женой предателя!..
Офицер хихикнул, приказал закрыть пленных в бараке, охранять.
Дед Матвей доставил в партизанский отряд Батько раненых, рассказал о случившемся, тут же подался домой. В молодом ельнике встретил партизан. На самодельных носилках они осторожно несли Петра Наливайко.
Увидев деда, партизаны опустили носилки.
Матвей Егорович, узнав Наливайко, снял заячью шапку, поклонился до земли.
Наливайко приоткрыл глаз:
– Мы, дедушка, еще будем бить… бить… фашистов…
Дед Матвей, выронив шапку, смотрел вслед уходившим партизанам, пока они не скрылись.
Один из партизан успел сказать ему шепотом, что рана Петра Наливайко – смертельна.
19
Красноармейцы, освобожденные Охримом, наперебой благодарили его.
– Спасибо,
друг!– Вовек не забудем!
– От смерти спас!..
Охрим засмущался.
– Я что. Ничего особенного. Случай помог.
Прихрамывая на раненую ногу, к Охриму подошел пожилой красноармеец.
– Скажи, пожалуйста, что тебя заставило рисковать своей жизнью ради нас?
Охрим ожидал такого вопроса.
– Хочу искупить свою вину. Ну что в полицаях ходил.
– Какую вину?
– Но я же тебе сказал!..
Охрима поддержали шедшие рядом.
– Чего прицепился, Октай? Скажи человеку спасибо, что на свободе, а ты донимаешь его дурацким вопросом!
Охрим понял, что ответ его не удовлетворил Октая. А надо, чтобы он отбросил сомнения, обязательно поверил ему. Сказал:
– Хочу, как и ты, фрицев бить. Руки чешутся, понимаешь?
– Не совсем. Не обижайся, но никак не пойму, как можно помогать фашистам – служить в полиции. Да меня хоть на куски режь – ни за что бы не пошел!..
– Да хватит тебе! – набросился на Октая один из красноармейцев. – И к Охриму: – Отдохнуть бы, друг. Ноги не держат. Идем, идем…
– Теперь можно, – согласился Охрим. – Далеко отошли. И подзаправимся. Присаживайтесь, браточки.
Из вещевого мешка вынул хлеб, пять банок рыбных консервов, вскрыл их самодельным ножом.
– Как раз одна на двоих.
Подумал: "И это предусмотрели гестаповцы!.."
Голодные люди ели с жадностью – в концлагере кормили раз в день свекольной баландой без хлеба. Давно такого вкусного не едали. А тут еще Охрим вытащил из вещевого мешка фляжку, налил в железную кружку самогона. Каждому досталось по хорошему глотку.
– А теперь решайте, что будем делать? – спросил он, завязывая пустой мешок.
– Ты наш спаситель, ты и решай.
– Нет уж, давайте вместе решать, – предложил Охрим.
Тощий боец в замусоленной шинели, с посиневшими от холода босыми ногами сказал:
– Может, потихоньку к своим пробираться будем?.. Пока линия фронта…
– Линия фронта уже далеко, – прервал Октай. – Оружия у нас – автомат да две винтовки. Ранены. Оголодали. Качаемся. Самый верный путь – к партизанам. Тут и мудрить нечего!
– Правильно, Октай! – одобрил Охрим. – Другого не придумаешь. И подсказывайте: в какую сторону податься? Немцы небось уже ищут нас.
– А где искать партизан? – спросил красноармеец, тщетно пытавшийся зажечь козью ножку, заполненную растертыми сухими листьями.
– Ищи ветра в поле, – ответил веснушчатый парень.
Рядом с Охримом сидел молодой красивый красноармеец. Его большие черные глаза внимательно следили за теми, кто принимал участие в разговоре. Поправив сбившийся на лбу бинт, сквозь который проступило бурое пятно крови, он вскинул глаза на Охрима, сказал:
– Мне пришлось побывать в отряде майора Млынского. Неподалеку он действовал. Где сейчас – не знаю.
Охрим повеселел. Удача, казалось, сама шла к нему.
– Надо искать отряд майора Млынского, – решительно поддержал он. – У меня для него важные сведения есть. Веди нас к месту, где расстался с отрядом. Мы порасспросим людей, авось нападем на след. Терять нам все равно нечего.