Мы вместе были в бою

— Узнаю. Партии не нужны плохие директоры.

Они помолчали, поглядывая друг на друга, но поглощенные своими мыслями.

Потом секретарь сказал:

— Педагогов по многим дисциплинам уже нашли, остальных подберешь — это твое дело как директора. Посоветуешься с наркоматом, ну и с нами, понятно. Но у тебя нет заместителя по хозяйственной части, и это очень плохо. Институт нуждается в безотлагательном ремонте.

— Заместитель по хозяйственной части у меня есть, — сказал Стахурский.

— Что ты говоришь? — удивился секретарь. — Кто?

— Швейцар института Никифор Петрович Шовковничий.

Секретарь некоторое время с интересом глядел на Стахурского, но видно было, что он занят какими-то новыми мыслями, а не своим собеседником.

— Никифор Петрович Шовковничий? Откуда ты его знаешь? Хотя институтского швейцара ты, конечно, должен знать. Он там давно? Хозяйственный человек? Культурный? Знаешь, не то уж время, чтобы скидки делать, у нас теперь есть своя интеллигенция.

— Нет, — ответил Стахурский, — я скидки не делаю. Не профессору же заведовать хозяйством. А Шовковничий в институте со дня его основания, когда еще в старом помещении были. Институт, его нужды да и всех людей он знает отлично. Любимец всех студентов и преподавателей. Фанатически честен. Бывший матрос. Спас институт перед уходом фашистов, перерезав провода к минам. Я заходил сегодня туда с утра, и он мне с места в карьер выложил все неполадки и предложил конкретный и вполне реальный способ организовать ремонт и упорядочить институтское хозяйство.

Секретарь стукнул рукой по папке с бумагами.

— Как знаешь! Твое дело. Тебе виднее.

— Хорошо. Во всяком случае за своевременный ремонт отвечаю.

— Ого! — воскликнул секретарь. — Ну и директор у нас!.. Ладно. Сегодня и приступай.

Стахурский сказал:

— Власенко от руководства учебной частью надо отстранить.

— А почему?

— Отстранить! — решительно повторил Стахурский. — Пусть преподает вентиляцию и канализацию. А там посмотрим. Он отличный производственник, знает дело, а в институте чувствует себя так, словно ждет пересадки на станции.

— Да? А кто ж будет руководить учебной частью?

Стахурский помолчал. Потом сказал:

— Посмотрим. Посоветуюсь в ЦК, в наркомате.

— Твое дело, — согласился секретарь. — Как раз сегодня в шесть у вас начинается персональный прием. Придут люди, надо поговорить и закончить отбор. Сейчас же иди в управление кадров, тебя давно ждут.

— Хорошо, — сказал Стахурский и поднялся.

Секретарь протянул ему руку.

— Ты женат? — неожиданно спросил секретарь.

Стахурский не ждал такого вопроса и смутился.

— Нет, — ответил он.

— Плохо. Человек, который много работает и предан делу, должен иметь семью.

Стахурский удивился:

— Это почему?

— А потому, что надо одновременно строить и государство и семью. Одно другое, знаешь ли, подпирает.

Они помолчали, и Стахурский вдруг сказал:

— У меня есть невеста.

Секретарь протянул руку и крепко пожал ее Стахурскому, низко склонив голову. Он не сказал ничего, но в крепком пожатии было доброе напутствие.

Стахурский стоял еще растерянный. Слишком много неожиданностей выпало сегодня на его долю, — в голове у него шумело, словно он был немного пьян. Собственно, он просто не знал, что сейчас делать, куда раньше итти. Но секретарь сказал:

— Заболтались мы с тобой. А дел — прорва. Иди. Успеешь и в ЦК и в наркомат.

В шесть часов Стахурский уже сидел в кабинете директора института. Секретарша положила на стол перед ним шесть толстых папок с заявлениями — их было тысяча триста на четыреста мест. А всего студентов в институте было около тысячи.

— Дайте мне, пожалуйста, программу института, — тихо сказал Стахурский.

Секретарша принесла три листа, текст на них был напечатан густо, через один интервал.

— Много есть желающих разговаривать со мной?

— Записалось восемьдесят пять. Но придут еще, — ответила девушка, слегка вздохнув.

— Чудесно, — сказал Стахурский, — я сегодня буду работать до двенадцати и постараюсь принять всех. Назначьте им всем примерно время, чтобы они не томились в коридорах, — пусть пока погуляют у Днепра. — Стахурский улыбнулся, но вспомнил свою вчерашнюю прогулку на Днепре, и улыбка исчезла с его лица. — Идите. Я скажу вам, когда начинать прием.

Девушка вышла. Стахурский немедленно принялся за чтение программы, чтобы отогнать нахлынувшие воспоминания.

Но эти мысли оказались проворнее: они уже успели заполонить его… Он сидел в директорском кабинете института, в котором начал свой жизненный путь. Он пришел сюда зеленым юнцом, и когда впервые переступил порог этого кабинета, как те, что сегодня придут сюда, сердце его замерло: сейчас он отчетливо вспомнил это чувство. Это было незабываемое пугливо-сладостное, тревожно-приятное чувство — он переступил порог, за которым находился не просто незнакомый ему и безусловно суровый директор, а все его невообразимое, пугающее, но и манящее будущее… Потом потекли студенческие годы. Он заходил в этот кабинет все чаще — сперва только за студенческим билетом, потом как староста курса, как редактор институтской газеты, как член комсомольского бюро… Потом три года аспирантуры. Потом четыре года его здесь не было. За эти годы там, в подполье, в партизанском отряде, в армии, на землях Европы, в его памяти даже ассоциативно не возникало представление об этом кабинете. В последний раз он вышел отсюда с дипломом в руках и был уверен, что больше ему уже не придется переступить этот порог. И вот он снова здесь на месте неизменно строгого директора, и сейчас ему предстоит руководить институтом и учить студентов тому, что он сам, кажется, успел забыть…

Неужели забыл?

Он придвинул программу.

Вот строительный факультет: теоретическая механика… сопротивление материалов… геодезия… строительные конструкции… основания и фундаменты… — тысячи страниц, сотни часов зубрежки, а иногда: «Придете еще, поговорим в другой раз». Стахурский улыбнулся. Нет, он еще не забыл всего этого. Просто оно как-то отошло в самый далекий уголок памяти за ненадобностью, словно военнослужащий, в мирное время уволенный в запас. В мирное время инженер Стахурский — офицер запаса. Во время войны — он подпольщик-партизан, сапер, а в запасе остается инженером-строителем. И сейчас у него начинается действительная служба мирного времени. Он сапер и в мирное время и во время войны.

Стахурский отложил программу и посмотрел на папки. В первой были заявления от «А» до «Е». Он бегло просмотрел несколько листков. Это были заявления юношей от восемнадцати до двадцати пяти лет. Но эти молодые люди уже прошли немалый жизненный путь. Среди них были Герои Советского Союза и кавалеры боевых орденов. Были ветераны войны — инвалиды без рук или без ног. Были партизаны. Девушки, вернувшиеся из фашистской неволи. Но были и такие, которые только что окончили среднюю школу.

И все они — герои, солдаты, партизаны, инвалиды, люди, прошедшие суровый путь, и зеленые юнцы со школьной скамьи, — все они хотели стать инженерами-строителями. Всех их надо было выучить и воспитать, чтобы они стали инженерами и достойными советскими гражданами. Это должен сделать он, Стахурский.