Мясник

Вслед за Тарасенко она дошла до бульвара, потом спустилась к дороге, где тут же резко повернулась спиной, делая вид, что рассматривает витрину книжного магазина, потому что Тарасенко остановился возле блестящего серого «пассата» и, сняв перчатку, начал ногтем соскребать что-то с лобового стекла. Потом он обошел машину, открыл переднюю дверцу и сел. Она продолжала наблюдать за ним, глядя в витрину. Сзади он вряд ли смог бы ее узнать — волосы с проседью, которые Наташа так почему-то и не решилась снова покрасить, были надежно запрятаны под серую шапку, куртка и брюки самые обычные, какие носят сотни женщин с достатком, сильно не дотягивающим до среднего.

Подождав, пока «пассат» не тронется с места, Наташа подбежала к обочине и, минут десять безрезультатно махая рукой, все же остановила машину. Сев, она назвала водителю адрес Тарасенко. Отслеживать своего старого клиента она пока не собиралась — ей хотелось проверить верно ли Костино предупреждение.

По ее просьбе водитель остановил машину почти за квартал до нужного дома, и остальное расстояние Наташа прошла пешком, спрашивая дорогу у случайных прохожих. Она торопилась — уже начинало смеркаться. Нужный ей дом стоял буквой «п», охватывая большой двор, засаженный по центру молодыми каштанами. Несмотря на холод, во дворе было довольно людно — женщины с колясками, дети, группка пожилых мужчин, яростно о чем-то спорящих. На площадке стояло несколько машин. Не заходя во двор, Наташа села на скамейку неподалеку, за кустами, с которой двор хорошо просматривался, и принялась наблюдать. Вскоре приехал тарасенковский «пассат», остановился на площадке, въехав правыми колесами на бордюр, и из него выбрались сам Тарасенко и высокая светловолосая молодая женщина с портфельчиком и пухлой прозрачной папкой. Наташа подумала, что это, наверное, и есть Мила, его невеста, с которой она уже не раз говорила по телефону. Закрыв машину, Алексей и Мила направились к подъезду. Судя по их резким голосам, долетавшим до Наташи, они ссорились и ссорились серьезно. Алексей размахивал руками, что-то доказывая, Мила отвечала ему с возмущением и злостью, держась от него на подчеркнутой дистанции «я тебя не знаю», и что-то они не очень походили на людей, собирающихся вот-вот обвенчаться. Когда они скрылись в подъезде, Наташа долго смотрела им вслед, пытаясь понять, изменилось ли что-то в Алексее или нет. Потом она встряхнула головой и стала наблюдать за двором.

Наташа просидела на скамейке до тех пор, пока окончательно не стемнело, тщательно запоминая всех, кто сидел во дворе, бродил по нему, останавливался с кем-то поговорить — тех, кто так или иначе в нем задерживался. Она переписала номера машин, стоявших на площадке, у подъездов и у бордюра ближе к соседнему дому. Четыре из них вскоре уехали, остальные постепенно растворились в густеющей темноте, и вместе с ними серый «пассат», судя по всему, ночующий прямо на площадке, без гаража. Только тогда она ушла, еле передвигая замерзшие ноги, и, добравшись до дома, почти час оттаивала в горячей ванне, простуженным шепотом проклиная завтрашний день, который ей снова предстояло провести в наблюдении за тарасенковским двором.

Наташа высмотрела их на третий день, а на четвертый окончательно убедилась, что это именно те, кого она искала. Торопиться ей пока было некуда — воспользовавшись услугами одного из местных «Интернет-кафе», она отправила письмо Витязю, которое составляла всю ночь, изведя почти целую тетрадь. Крайней датой она поставила десятое февраля, и теперь оставалось только ждать и надеяться, что Витязь ответит. И Наташа продолжала сидеть на своей скамейке за переплетенными и довольно густыми, хоть и голыми кустами сирени — уже с термосом горячего кофе и рисовальными принадлежностями — на всякий случай. Несмотря на холод, наблюдать за жизнью двора было очень интересно — люди приходили, уходили, гуляли с детьми, ссорились, сплетничали, иногда до нее долетали обрывки разговоров. Двор оказался хорошим индикатором — она успела понять, что Тарасенко, к которому раньше здесь относились в принципе с симпатией, теперь во дворе не любили и сторонились, даже побаивались. Несколько раз Наташа видела, как Тарасенко, проходя через двор, останавливался возле кого-нибудь из соседей и делал замечания по поводу их одежды, поведения или каких-нибудь особенностей характера. Она слышала далеко не все, но каждый раз до нее долетали призывы Алексея обратиться к богу, обрести его в своей душе и тому подобное, а также цитаты из обоих Заветов. При этом лицо его становилось странно пустым, что совершенно не сочеталось с пафосом проповедей, и он делал рукой странный жест, которого у него прежде не было — словно выщипывал из воздуха какие-то невидимые клочочки. Наташа смотрела на своего клиента с тоской и страхом — она забрала у Тарасенко излишнюю откровенность, изрядно портившую ему жизнь, но теперь он быстро и уверенно превращался в религиозного фанатика. Значит, вот они, последствия, о которых говорили и Слава, и Костя?

Религиозность…

Сметанчик с тысячами слов на губах…

Не знаю, почему, но море… я к нему теперь и близко не могу подойти…

Я ведь никогда не любил готовить, терпеть не мог…

Что случилось с моим сыном?! Почему он стал таким?!

Так или иначе, этот Алексей Тарасенко был ей незнаком. И поняв это, Наташа почувствовала страх — тяжелый, серый, постыдный и какой-то гаденький страх, смешанный с чувством вины, и она тут же отчаянно начала его от себя отталкивать, комкать, пытаться уничтожить. В конце концов, в чем она была виновата? Только в том, что что-то убрала и что-то — возможно, заметьте, только возможно! — вылезло наверх. Но это что-то она не создавала — оно было изначально, оно принадлежало Тарасенко, это была часть его и только его, как рука или сердце, Она здесь не при чем. Но страх оставался, и оставалась вина, только теперь еще появилось отвращение к самой себе. Тогда Наташа попыталась вообще об этом не думать, полностью переключившись на тех, кто присматривал за домом Тарасенко, ожидая ее.

Они обычно ставили свою светло-голубую «пятерку в левом дальнем углу площадки — так, что им хорошо были видны весь двор и въезд. Окончательно поняв, что это именно они, Наташа порадовалась, что с первого же раза не стала заходить во двор, а прошмыгнула кустами и выбрала скамейку, с того места, где стояла «пятерка», не видимую. «Пятерка» наблюдала за Тарасенко не то чтобы плохо, но как-то неровно — то приезжала и уезжала вместе с «пассатом», то продолжала стоять во дворе, не обращая внимания на отсутствие Тарасенко, но в любом случае каждую ночь она проводила возле дома, и, как только разливалась темнота и двор пустел, «пятерка» снималась со своего места и вплотную подъезжала к подъезду Тарасенко, чуть ли не утыкаясь своим передним бампером в задний бампер «пассата», и стояла там до утра. И ни разу те, кто в ней сидели, не выходили, чтобы зайти в дом. Поочередно они покидали машину, чтобы сбегать за сигаретами, за едой, за выпивкой или чем-нибудь горячим, просто по нужде, но в дом они не зашли ни разу. Их было двое — один Наташиного возраста, коренастый и курносый, другому было лет за сорок, и на лице его навечно застыло такое выражение, будто он постоянно испытывал жестокие приступы тошноты.

Не раз Наташа пыталась заглянуть им внутрь, но оба наблюдателя каждый раз проходили слишком далеко и слишком быстро — она успевала увидеть только лишь что-то серое, размытое, похожее на липкую, вонючую грязь. Так или иначе, она была уверена, что оба наблюдателя подойдут для картин, уверена, что они — всего лишь часть того отвратительного и злого многоликого существа, которое позмеиному вползло в ее жизнь и теперь, словно удав, потихоньку заглатывает ее — часть за частью, день за днем, — и оно сожрет все, даже когда Наташа придет к нему на поклон, и ничего не вернет. Она не должна его жалеть. А о Схимнике спрашивала только лишь потому, что до сих пор помнила удар и тепло брызнувшей на пальцы чужой крови и темный волк заглянуть бы еще раз…ледяные глаза… как страшная книжка, прочитав страницу которой, хочется дочитать ее до конца… не хотела осознавать себя убийцей сразу в двух реальностях. Настоящий, физический мир не для нее — она собиралась действовать через другой, уже более привычный мир эмоций и внутренних качеств.

Но для того, чтобы нарисовать кого-то из наблюдателей, нужно было заглянуть им в глаза. А как это сделать? Как в течение часа смотреть кому-нибудь из них в глаза — так, чтобы видеть их, но чтобы при этом они не видели ее? Ответ пришел сам собой, когда Наташа увидела, как с наступлением ночи «пятерка» исправно пристраивается в хвост «пассату». У «пятерки» было прозрачное лобовое стекло, тогда как заднее стекло «пассата» было тонированным, непрозрачным снаружи. Все это навело ее на мысль, что машина Тарасенко могла бы стать для нее идеальной «студией», если вести себя достаточно осторожно. Но как в нее попасть?

Спустя неделю ответа от Витязя все еще не было, впрочем, она и не рассчитывала получить его так быстро. Она позвонила Косте, которому оставила свой сотовый, и узнала, что все в порядке. Телефон Схимника молчал, и Наташа начала беспокоиться. Впрочем, постоянное наличие «пятерки» говорило о том, что интерес к ней не утрачен. В субботу она приехала к дому Тарасенко в обычное время и стала дожидаться, пока кто-нибудь из обитателей тарасенковской квартиры появится на улице. Если в будний день Мила рано утром отправлялась к себе в университет, а Тарасенко — в свой мебельный магазин, то об их жизни в выходные дни Наташа ничего не знала. «Пассат» стоял на своем месте, «пятерка» уже скромно отползла к углу площадки, ближе к мусорным бакам, на асфальте гукотали толстые сонные голуби, и Наташа, поджав ноги, закурила и уже потянула из сумки термос, чтобы выпить немного кофе, когда дверь тарасенковского подъезда отворилась, и вышла Мила в коротком серебристом пальто, щедро открывавшем для обзора ее великолепные ноги. Она огляделась, поправила берет и направилась к «пассату», а потом, к удивлению Наташи, открыла дверцу водителя, села и спустя несколько секунд машина тронулась с места и медленно выехала со двора. «Пятерка» осталась стоять, и Наташа вскочила, уронив сигарету, и, бросив взгляд на серые тарасенковские окна, быстро пошла к дороге. Одно мгновение ей казалось, что сзади вот-вот заурчит двигатель «пятерки», но этого не произошло. Повернув за угол, Наташа увидела, как «пассат» спускается к трассе, и побежала следом уже не таясь — даже если Мила и увидит ее, то никак не сможет узнать — они были знакомы только по телефону. Выскочив на обочину, Наташа отчаянно замахала рукой проезжавшим машинам, глядя, как быстро удаляется «пассат» — еще немного, и она потеряет его из виду, а там — пойди найди. А ей нужно перехватить машину, пока за рулем Мила, а не ее жених.

Наташе все-таки повезло — вскоре рядом остановился «москвич» на редкость отвратительного оранжевого цвета. Водитель на просьбу ненавязчиво ехать за «пассатом» отреагировал с удовольствием любителя детективов. «Москвич» умело и прочно вцепился в «пассат» и повел его по киевским улицам, вдоль цепочек электрических шаров и голых каштанов, усаженных хмурыми, замерзшими воронами.

Минут через пятнадцать «пассат» притормозил возле большого сквера и дал несколько нетерпеливых гудков, пытаясь привлечь чье-то внимание. «Москвич» аккуратно притулился у обочины неподалеку, и Наташа вылезла, расплатившись с водителем, иронично пожелавшим ей «счастья в семейной жизни». Она торопливо пошла к «пассату», еще не зная, что будет говорить Миле. А говорить следовало осторожно — хоть за Тарасенко и следили, это еще не значило, что он вне подозрений.

Наташа уже была возле машины, когда она снова резко и отрывисто просигналила, потом дверца открылась, и Мила, встав, сердито прокричала, глядя в сторону сквера, где возле одной из скамеек стояла кучка оживленно разговаривающей молодежи:

— Татьяна!!! Тань!!! Головко!!! Да елки-палки!.. — она зло хлопнула дверцей и почти побежала вглубь сквера. Длинные прямые волосы вздрагивали на ее плечах и спине в такт движению.

Наташа быстро и воровато огляделась. Представился шанс и размышлять было некогда. Она нажала ручку, ручка подалась, и Наташа, взглянув в спину быстро удалявшейся Милы, юркнула внутрь, осторожно прикрыв за собой дверцу. Осмотревшись, она протиснулась в проем между креслами на заднее сидение, потом глянула в окно и увидела, что Мила уже идет обратно вместе с худенькой, коротко стриженой и очень похожей на нее девушкой. Наташа запаниковала, закрутила головой. Куда спрятаться? В кино в таких ситуациях на задних сидениях обязательно оказывались свалены какие-то тряпки, чехлы, одеяла, но сиденье было пустым. Абсолютно пустым. Рассчитывать, что если она забьется за одно из передних кресел и ее просто не заметят, сложно — все-таки, она не такая уж маленькая. Ее пальцы судорожно дернули красивую, ворсистую ярко-синюю обивку, и неожиданно она поддалась, съехав немного в сторону, — это была не обивка, а только большое покрывало. Наташа быстро стащила покрывало, бросила сумку на сидение, съежилась за креслом водителя, стоя на коленях и кое-как уместив ноги между сиденьем и спинкой, легла на сиденье лицом вниз и набросила на себя покрывало. Секундой позже хлопнули обе дверцы, «пассат» вздрогнул и двинулся вперед, и, услышав голоса, Наташа сжалась еще сильнее.