Мясо снегиря (гептамерон)
Шрифт:
— Пора, дочка! Нам еще билеты покупать!
Обмирая от ужаса предстоящей потери, я узнал, что родственники моего друга проживают в Новосибирске и сегодня в ночь уезжают домой…
Мои глаза были наполнены слезами. Душа сжалась, когда мы вежливо прощались с гостями. За несостоявшимся счастьем закрылась дверь…
Дьявол так часто шутит — поманит сладким, а конфетка ядовита…
— Выпьем? — предложил скрипач, когда двери парадного грохнули.
Я выпил стакан, сказал другу «извини» и почти бросился на улицу, подставив лицо холодному ветру.
Где я шлялся до ночи, одному Богу известно.
Холодный
Я грубо толкнул дверь плечом, так что косяк хрустнул и… вновь ослеп…
Она сидела за столом, все на том же месте, только вот мой друг был мертвецки пьян, и косматая башка его лежала мертвой на столе.
— Я завтра, самолетом! — пояснила она и опустила глаза.
Господи! Более в жизни я не испытывал такого крайнего счастья, такой великой любви!
Мы любили друг друга без всякого стеснения, как будто прожили вместе долго, я беззастенчиво узнавал ее, она открывалась. Мы шептали что-то невнятное и жаркое… Все было сделано нами друг для друга, все подарено и все дары приняты. Я заснул на ее мокром горячем животе, и не случалось более счастливого прихода в сон, чем в ту ночь…
Когда я проснулся, ее не было… Подумал, что в ванной, улыбнулся радостно…
Вместо нее из туалета вышел мой друг и сообщил, что она два часа как уехала…
— Уже летит, наверное!
Много раз в жизни у меня возникало желание отыскать ее, ведь это было так просто. Но, видимо, Господь уберег меня от розысков, оставив ее самым лучшим моим воспоминанием в жизни, самой большой любовью, не подпорченной ссорами и мучительным расставанием.
Чем дольше я жил, тем больше убеждался в правильности Божьего промысла. Она, чье имя я не знал, или забыл, чье имя было совсем не важно. Она стала тем великим женским примером, эталоном, которым я всю жизнь мерил других женщин…
Вероятно, поэтому я прожил жизнь несчастливым.
Странная луна над песками. Огромная, бледная, ледяная. Кажется, что и не настоящая вовсе. И вообще, все у них там, в арабских странах, странно. И воздух сладкий, как будто арабы и занимаются только тем, что восточные сладости пекут… А потом беркут, словно истребитель, пикирует на фоне луны…
Они спали в разных постелях. Он ложился рано, а она любила поваляться, поглядывая в телевизор, только раз в полчаса глоточек шампанского, а потом пузырьки из носика лопаются… Чуть наклоня к плечу голову, лаская пепельными прядями свое плечо, она перелистывала тонкими пальчиками журнал не про что и была счастлива.
В своей спальне он представлял ее именно такой, праздной и томной, и за то любил. Казалось, что она специально принимала такие удивительные геометрические позы лежа, что ему непременно хотелось ее рисовать. Художником он не был, а потому просто любил нежно, сначала прядку убирал с плечика, затем сережку трогал на ушке… Когда понимал, что она более не перелистывает глянцы, что она замерла, вслушиваясь в арабскую ночь, он чуть заметно прикасался к ее шее губами. Он ждал, когда тело вздрогнет, когда по пряной коже побегут мурашки, и тело вздрагивало, и мурашки бежали, словно шампанского пузырьки…
Он не был художником, но геометрию
ее тела разбирал со знанием дела, как коллекционер часов свой любимый механизм. Вот и заводное колесико ее груди. Сначала мягко-плавное, податливое под пальцами, затем вызывающе торчащее.У него был большой мясистый нос, и она любила тереться о него своим, простым нижегородским, с тремя веснушками. В эти секунды он почти умирал…
Она умела быть любимой и возводила это дело почти в великий театр.
Когда наступал миг ее полета к бледной арабской луне, он не мог оторвать взгляда от ее лица. Он был на тысячу арабских сказок уверен, что такой откровенной красоты не наблюдало ни одно многоопытное мужское око. Казалось, она вот-вот запоет райской птицей, и она действительно открывала пересохший красный рот и рождала райский стон.
От него, от этого призыва к любви, и он не выдерживал, ревел медведем. Но гораздо короче, чем ее стон, был тот рев…
А потом они лежали, прилипнув друг к другу, как вантус к раковине, и дышали коротко, наполняя легкие испаряющейся страстью. Их спины освещала огромная арабская луна.
Он уже спал, когда она вошла. Включил торшер.
Она стояла бледная, почему-то совсем голая, держа ладони внизу живота. Сквозь тонкие пальцы чуть сочилась кровь.
Он все понял, и у него так сжалось сердце, что, казалось, оно выкатится горошиной через ухо.
Неестественно раскрытые от ужаса глаза не моргали, она не плакала, просто повторяла: «Прости, прости!»
Она была совсем недолго беременна, и они оба хотели его, который сейчас так предательски удирал от них…
Он не знал, за что ее прощать, а потому сам вдруг стал плакать, капать на ковер, при этом теребя большой мясистый нос…
А потом они ехали на каком-то тарантасе в местную клинику. Орала из транзистора восточная музыка и мучила сквозь окна белая луна.
В ее тело, прикрывшись шторкой, похожей на скатерть, залез египтянин, и пока врач исследовал его, он, сомкнув колени, читал висевший на стене диплом, свидетельствующий о том, что египтянин окончил Венский университет по специальности «Гинекология». Потом смуглый, бровастый человек с белыми зубами появился из-за скатерти и развел руками, мол, никого у нее там внутри нет.
Удрал.
Заплатили двести евро.
Возвращались с остановкой возле мини-маркета, где она купила сигареты, от которых отказалась неделю назад, и всякие женские принадлежности приобрела, о которых думала, что забыла минимум на девять месяцев. Всю дорогу дымила, а он старался не кашлять.
Всю ночь они пили шампанское и старались прилепиться друг к другу. Не получилось… Под задницей он чувствовал глянцевый журнал и липкую кровь. А когда луна скатилась за пески, уступив место солнцу, они уже летели в Москву.
В городе все проистекало, как и раньше. Он разбирал геометрию ее тела, а она глоточками пила шампанское. Таким же прекрасным было ее лицо, столь же мужественным был его рык.
А через месяц после возвращения из-под большой луны они как-то невзначай расстались. Непонятно, как и почему… Она предложила, он не спорил.
Она опять сказала ему «прости».
Он ей ответил: «Да чего там»…
Больше они никогда не виделись.