Мясо снегиря (гептамерон)

— Что ты! — замахал руками я.

— С ним невозможно было жить! Он был алкоголиком! А ты знаешь, как тяжело с алкоголиком!..

— Не надо, Муся!.. Девочка…

— Действительно… — Она взяла себя в руки. Говорить было больше не о чем… Молча доели…

Девочка Маша по-сучьи улыбнулась мне…

Расставаясь, я сообщил, что сам скоро буду в Париже.

— Гульнем? — предложил.

— Как тогда? — Она имела в виду, как тогда, в юности.

— Ага…

Через три недели я позвонил ей из отеля, уверенный, что в память о нем дам Мусе денег на Машину учебу в консерватории.

— Гульнем? — спросил еще раз.

— Конечно, — с радостью отозвалась она.

— Возьми обязательно Машу!

— Машу?!. — Она осеклась, а потом попросила, чтобы я позвонил в пять.

Больше к телефону она не подходила…

Позже я понял, что Муся приревновала меня к своей дочери, чувствуя, что и у той не все в порядке с контролем.

Извини, сказал я своему другу про себя. Это не твои женщины! Пошли они на х…!

Я до сих пор не могу найти ту, некрасивую, чтобы отблагодарить ее великую женскую душу, чтобы поклониться ей за друга, за умение любить то, что тебе дано, и сострадать страдающему…

Она растворилась в пространстве, в Бесконечности, тихо, не привлекая внимания, и никто даже имени ее вспомнить не может… То ли Марина, то ли Галина… Или еще как?..

Но я обязательно ее найду! Я обещаю тебе, мой друг!

День четвертый

Отвлечение от темы

Еще в пору совдеповского детства мне часто грезилось, что в далекой Америке проживает какой-нибудь мой третий дедушка или скупердяй дядюшка, которые вот-вот загнутся, и специальный юрист по таким нежным вопросам, как наследство, явится в мою убогую квартирку и объявит, что волею судеб я стал мультимиллионером…

Позже, похоронив мечты о долгожданном богатстве, оставив их в счастливом детстве, выросшим в дяденьку сорока лет, заработавшим какие-никакие деньги, я уже точно знаю, что ни миллион, ни даже миллиард не делают человека счастливым. Нет связи между презренным металлом и высоким состоянием души. Бабки отдельно, душа тоже отдельно. Как не ищи, а все равно не имеется прямых связей… Есть лишь единственная форма материальной состоятельности, имитирующая счастье, — «комплекс Пушкинского «Скупого», который даже тактильно испытывает от прикосновения к богатствам некое физическое удовольствие, сравнимое с пиком сексуального вожделения… Но счастье ли это?..

Богатые люди в первом колене зачастую несчастливы, так как потеряли радость довольствоваться малым, счастье иметь скромное воскресное застолье с дефицитом из продуктового набора и вафельным тортиком на шесть человек, где отец непременно отказывается от своего куска в пользу детей, которые его делят меж собой в состоянии истинной радости. А глава семьи уже счастлив оттого, что его дети счастливы. Мгновение?.. Конечно… Но мгновение обыкновенного счастья! Хотя счастье в эпитетах не нуждается…

Я помню, как в пионерский лагерь ко мне приехала мать и привезла банку вареной молодой картошки. По прозрачным стенкам стекало растопленное сливочное масло, завлекая за собой мелко нарезанный укропчик… Я эту картошку съел один, в укромном местечке, и не потому, что был жадным или чрезмерно голодным. Просто банка с картошкой из материнских рук была тем самым счастьем, которым я ни с кем не желал делиться… Еще мать подарила мне трешницу, которую я безо всякого сожаления проиграл в трясучку.

Быстро привыкли пить дорогую водку, закусывая ведрами черной икры, еще быстрее эту икру перестали потреблять из-за богатства в ней холестерина, в считанные годы научились следить за здоровьем, чтобы подольше пользоваться капиталом; летаем, накачанные стволовыми клетками, на частных самолетах к продажным женщинам на Бали…

Как-то в Нью-Йорке мне пришлось ночевать под мостом, чтобы к шести утра попасть на радиоэфир. Дрожа от холода, я думал о том, что если на счету моем скопится пять тысяч долларов, я буду самым счастливым человеком! Но уже этим утром я был счастлив. Перейдя двухкилометровый мост, попав в офис радиостанции, я пил горячий кофе, согреваясь от пронизывающего потусторонним холодом нью-йоркского ветра, — я читал в эфир стихи Губермана и был счастлив… Так, вспомнилось…

Другое дело — наследный капитал, старый, в шестом поколении. Его вообще не замечаешь, как не обращаешь внимания на родинку под лопаткой на спине.

Спасибо дедам и прадедам, что дали возможность не замечать, какой ручкой я пишу: Паркером или одноразовой шариковой. Я могу заниматься чем хочу. Спортом, философией, спиваться или умереть от передоза, в конце концов, стать Артистом в широком понимании этого слова. Вероятно, деньги дают ту иллюзию свободы, при которой влетание Божественной искры в душу, отыскивание ее в оной становится делом более простым, нежели если ты, например, был бы нервно истощенным от постоянных забот, как заработать на хлеб насущный копейку. Можно уловить Господне семечко и осознать его в себе, но так и не смочь взрастить в себе самом плод, или собрать урожай, когда он созрел. Суета…

Истинная свобода не может быть обретена в деньгах, а уж тем более в творчестве. В духе свобода. Когда все мирское оставляет, душа освобождается от ненужных защит и находится в ладах с духом.

Художника всегда терзает комплекс неполноценности. Страх быть понятым только после смерти заставляет душу одеваться в доспехи сегодняшнего успеха… Богач до конца жизни терзаем боязнью потерять свои накопления. Какая уж здесь свобода!..

Ах, как хорош наследный капитал!

Помню, сидел на лавочке с внуком известного миллиардера возле Лос-Анджелесского университета. Он попросил показать часы. Я показал. Он спросил: «Сколько стоят?» Я ответил: «Восемнадцать долларов». После моего ответа парня охватила невероятная радость! Он не подозревал, что за восемнадцать долларов существуют функциональные вещи. В довершение всего студент, ездящий в университет на скромном «Лексусе», попросил меня подарить ему эти часы, чтобы показать таким же наследным богачам, как и он… Конечно, я рассчитывал получить «в ответ» на мой подарок его часы… Каково же было мое изумление, когда наследник миллиардеров протянул мне старые облезлые электронные часы, стоящие от силы доллар!.. Он уже поменялся до этого своим «Роллексом» с садовником.

Великий сказал: «Служенье муз не терпит суеты»… Бизнес и творчество — две вещи несовместные! — считает образованный обыватель! Все складно и вроде бы правильно прокричали.

Но, как и в большом бизнесе, так и в большом творчестве есть системность. Невозможно писать фреску десять лет без системности мышления, невозможно без оной написать книгу в три пальца толщиной, а уж тем более сто томов, как это сделал Лев Толстой… Невероятно заработать или украсть миллиард, не будучи почти гением. Все вершины, как творческие, так капиталистические, как зло и добро, — равновелики! Вершины женской красоты стоят в реальном времени и всего творчества великих, и всех триллионов сильных мира сего. Но красота эфемерна, она быстро обесценивается в живом теле…

Жизнь не обделила меня красивыми женщинами. Уж как они ценили свою красоту, обменивая ее на материальное, смешанное с любовью. Я мало встречал красивых женщин, которые бы ценили в партнере дар творчества. И не потому, что красавица всегда глупа. Просто красота способна ценить только себя. Как художник по большому счету подсознательно считает себя великим. И не может быть по-другому. Иначе зачем творить изначально хуже сотворенного?..

Все в жизни перемешано, только нужно научиться отделять зерна от плевел. И богатый может быть счастливым, равно как и бедный. Творец, обремененный тяжестью дарования, отшлифованного страданиями, вряд ли может претендовать на обывательское счастье, точно так же, как и владелец миллиардного состояния, которое он вынужден нянчить вместо своих детей. Точно так же самая редкая красавица несчастна своей красотой…