Мясо

— И вон тот спальник у стеночки подсушите, — хохотнул, выходя, прапорщик Балаба. — У Бажолбаева, кажись, брачный период.

— Ну, как служба, братья по оружию, — спросил Артур, когда начальство вышло.

— Служба как дружба, — отозвался рядовой Аверченко. — Кому впрок, кому в бок.

— Да какая здесь служба, — Гурзум-оглы надкусил сахар. — Так, ходим-бродим. Был бы прапор путём — побухали бы. А с Балабоном каши не сваришь. Сам ведь мучается, огызни сейдым, по хлебалу вижу. Я заикнулся было, в смысле в деревню за вином — куда там! У меня, вон, в мещуге три четверти «Выборовой», так назад и везу. Позорище…!

— Ну так открывай, — перебил его Аверченко. — Чего мучиться. Ты как певец больших и драматических… Божба божбой, а как откупорить — Страхув — Свинтошув.

— Пусталыга ты, Аверченко, — Гурзум-оглы разгрыз ещё кусочек сахара. — Я хоть в Баку и в русской школе учился, а твою текстуру без словаря не хаваю…

— Хавай, не хавай, — проворчал Аверченко, не отрываясь от книги. — Где бутылка-то? Воот, трепостат ты и есть, хоть и с Баку… А может, не с Баку? А то жидишься, как с Житомира…

— Вы прямо как пожилые супруги, — сказал Артур. — Серёг, достань бутылку. Там, в моём рюкзаке.

— Во, — вскочил Аверченко, — другой базар! В каком рюкзаке?

Он схватил первый попавшийся. Принялся развязывать тесёмки.

— А ну, положи, — тихо сказал Артур, и зрачки его сузились в щёлочки.

— Ты чего, Артура, не доверяешь? — Аверченко развязал узел и просунул руку внутрь.

Артур спустил с плеча автомат. Рывком передёрнул затвор. Аверченко застыл на месте.

— Руку высунь. Так. Теперь тесёмочки завяжи. Серёг, возьми у него мешок. А теперь достань из вон того мешка бутылку. Я сказал — Серёга!

— Ты чего — псих?! — спросил Аверченко, садясь на пол.

— Я-то? А, ну да. Псих. Ещё какой, — Артур вытащил магазин и передёрнул затвор.

Патрон выскользнул из щели казённика и покатился по брезентовому полу палатки.

— Серёг, поторопись с водкой, — сказал Артур. — Сейчас начальство вернётся.

— Ну-ка, ну-ка, — Гурзум-оглы поднялся из-за стола, подошёл к Артуру и, нагнувшись, поднял патрон. Спросил:

— Ты чего это, Сагамонов, баптист?

— Спрячь-ка водку, Серёж, — сказал Артур, беря патрон из рук сержанта.

— Эй, эй, чего ты! — возмутился было Аверченко. — Тоже, что ли, из Житомира?

— Заткнись, — отрезал Артур. И Дымову:

— Пошли выйдем.

У входа в палатку он принялся вытаскивать из магазина патроны.

— Что случилось? — спросил откинувший полог Дымов.

— Полог опусти! — донеслось из палатки. — Не Анапа, бля!

Дымов прикрыл вход в палатку.

— У меня патроны холостые, — сказал Артур.

— Да что ты говоришь?!

— Представь себе…

Артур ссыпал патроны в карман и достал из подсумка ещё один магазин. Выдавил патрон. Протянул Дымову.

— Дела, — сказал тот, подкинув его на ладони.

Артур выдавил ещё один. Поднёс ко рту. Надавил на кончик зубами. Потом швырнул его в снег, сел на корточки и обхватил голову руками.

Дымов поднял патрон, вынул из руки Артура магазин и вставил его обратно. Спросил:

— Как это могло произойти?

— Попов, — сказал Артур, поднимаясь.

Невдалеке послышались голоса.

— Пошли внутрь, — Артур взял у Дымова магазин и примкнул к автомату. — Потом разберёмся…

— Ну, Вась, счастливо оставаться, — сказал прапорщик Балаба, покидая палатку. — Пост сдал.

— Пост принял, — ответил Сармаш, склонившись над протоколом передачи. — Сагамонов, проверь-ка здесь точку.

Артур взял со стола трубку и обвёл взглядом стены в поисках гнезда.

— Тама, — сказал продрогший Бажолбаев, указывая трясущимся пальцем в точку над столом.

Артур всунул штекер в гнездо. Поднёс трубку к уху. Сказал:

— Есть контакт.

И Сармаш подписал протокол. Балаба взял его и покинул палатку. Вслед за ним вышел Аверченко.

— Пошли, туземец, — сказал Гурзум-оглы Бажолбаеву, взяв в руку прислонённый к столу автомат.

Бажолбаев поднялся, еле разогнув ноги. Обвёл палатку диким взглядом и, вздохнув тяжело, поплёлся к выходу. Гурзум-оглы двинулся за ним.

— Магомет, — окликнул его Артур.

Тот обернулся, уже откидывая полог.

Артур ткнул пальцем в магазин, потом поднёс его к губам. Гурзум-оглы кивнул и вышел.

— Пошли перекурим, — сказал Сармаш. — Заодно и осмотримся.

Они взяли оружие и вышли наружу, прямо в густые морозные сумерки.

— Снег перестал, — сказал Дымов.

— Да уж пора бы, — отозвался Сармаш. — Посты по пояс завалены…

Артур достал сигареты. Закурил. Протянул пачку прапорщику.

— Пойдём, я вам удобства продемонстрирую, — сказал тот, закуривая.

По еле различимой тропинке они вошли в лес, необычайно светлый, несмотря на непрестанно сгущающиеся вокруг сумерки. Было тихо, только хрустел снег под ногами да лежалая ветка трещала под чьей-нибудь неосторожной лапой. Нарушать такую благодать не хотелось, и они шли молча. Шагов через сотню лес оборвался, заснеженная земля круто ушла вниз, и там, внизу, у противоположного края расстилающейся у их ног долины замигали, заискрились крошечные огоньки.

— Деревня, — сказал Сармаш и стукнул кулаком в стену крошечного фанерного сооружения, примостившегося на краю обрыва.

— Это, что ли, удобства? — спросил Артур.

Дымов приоткрыл скрипучую деревянную дверь.

— Они самые, — ответил Сармаш.

— А поближе не могли поставить? — поморщился Артур.

— Пытались. Летом такая вонь стояла — и караула не надо: ни враг, ни друг не подойдёт. Солдатский рацион, сам знаешь.

— Да уж, — вздохнул Дымов, закрывая дверь.

— Вон, видите, — Сармаш вытянул руку. — Там, перед домами, белая полоска.

— Вроде вижу, — приглядевшись, сказал Артур. — И чего?

— Транспарант. Со Дня Революции висит. Дать бы по нему короткой очередью…

— Что на нём? Написано что-то?

— Написано.

— Вась, не томи душу! Чего написано-то?

— Чего написано? «Счастливого пути» написано.

— Ааа… А я думал — оскорбление…

— А разве это не оскорбление?! — зло спросил Сармаш.

— Да уж, — согласился Артур. — Враги.

— Ну, почему же враги? — подал голос Дымов.

— Эти-то? Точно враги. Мне Калёка рассказывал, он к ним за вином мотался, в одну хату стучал, в другую — не открывают. Он давай в стекло, вышли два хлопца с обрезами и собаку на него спустили. Ели ноги унёс.