«Мятеж (Командарм). Жестокость. Испытательный срок. Последняя кража» (сборник)

В лоб.

В грудь.

В меня.

Кто-то сказал ременным голосом, кожаным звуком, засмеялось в том углу, где хрипело. Может засмеяться все.

Опять лежит, глядя в до-красна закопченную лампу одной парой глаз.

Лампа качается, надо ловить, качается, как каюта, комната качается с шумом, в голове стена. Мертвая зыбь пристальных глаз: не то сеть, не то зыбь. Непонятно.

Хлоп дверь.

Звякают.

Как произошло, что несколько человек у двери вскочили?

– На допрос!

Раскололось тело, оказалось - люди. Стали отодвигаться, послышался стон, сдвинули помятого сегодня утром товарища. Полный такой лежал в углу один, плакал, смеялся и похрипывал.

А сейчас?

Выстрелы?

Нет, не слыхать. Правда. Допрос.

Безразлично.

Темнела, сливалась комната в желтую закопченную сферу.

Молчат.

Молчит.

Точка в потолке над большим единым телом с одной мыслью, которая не может сойти с ума.

Не может.

Не сойдет.

А только и надо лязгнуть зубом:

тогда сойдешь.

А вот не можешь, потому что сжаты челюсти, до боли, как у бульдога, мертвой хваткой.

Молчат.

Черно.

Пятна на стене.

В пятнашки играть.

Не сойдешь.

Выжимают как серую тряпку

ДОПРОС

В желтой комнате как желтые пчелы летает колющий керосиновый свет "молнии". Синие пчелы роятся дымом.

Качаются до тошноты нелепые слова.

Тошнота.

– Прошу не плевать.

– Хам!
– крикнул рыжий офицер сплюнувшему.

– Ваше имя?

– Должность, занимаемая при Советской власти?

– Член большевистской партии?

– Можете итти.

Все это известно. Все это для того, чтобы написать на серой графленой бумаге:

РАССТРЕЛЯТЬ

и пониже под этим криво

полк Преображенск

Когда вышли из желто-синего жужжащего улья в сырое обложение ночи, то все почувствовали себя отдельными и необычайно единодушными. Когда один тонко запел: "вихри враждебные веют над нами", - почему-то - это, - то другие тоже тихо и тонко подхватили: "темные силы нас злобно гнетут", и конвоировавшие офицеры промолчали, подумав: "молодцы", медленно довели допрошенных до гауптвахты и вернулись передать, что "молодцы... не трусят".

– Следующую партию!

– Погодите. Капитан Солоимов, проверьте караулы. Это мобилизованные не солдаты, а навоз.

– Им через полчаса сменяться, господин полковник, до утра будут стоять офицеры.

– Правильно. Очень хорошо. А все-таки пойдите.

– Слушаюсь.

Со шпор скатился расколовшийся по полу звон.

Полковник Преображенский усмехнулся дряхлой улыбкой.

– Какой вы бодрый человек, капитан, - сказал он и, обратясь к другому, приказал:

– Поручик Голохвостов, выберите добровольцев для...

...экзекуции из господ офицеров. Приступите немедленно.

Вернулся капитан Солоимов и бодро прохрипел:

– Благополучно.

Полковник Преображенский потянул его за китель к себе и зашептал:

– Как Голохвостов - годится?..

Солоимов понял:

– Послать в штаб Духонина? Вполне!

– То-то, а у меня сорвалось как будто... Человек чувствуется.

Прошептав это, полковник резко оттолкнул капитана и распорядился уже в пространство:

– Что на Козьем Бугре? Пошлите ординарца.

В зрачке ворот отразились матросы.

– Стой, кто идет!

– Свои.

– Пропуск.

– Ствол.

– Ствол. Где караульный начальник?

– В сторожке.

– Позови его.

– Сейчас.

– Мы вас сменять пришли.

– Вот он идет.

– Мы сменять.

– Отзыв?

– Саранск.

Человек двенадцать матросов вывалилось в темноту направо. За ними еще партия.

– Ну, и солдаты!

– Дезорганизация.

– Ш-ш.

Матросы продвигались к ожерелью освещенных окон.

– Там штаб.

– На дворе-то пусто.

Командовал тов. Болтов.

– Со мной идут десятеро. Вот эти. Остальные здесь. Услышите выстрелы, бегите к нам помогать, а двое - Анощенко и Чистов - к воротам. Красноармейцев сюда. Сразу занять все здания. Зря не палить.

– Везет. Даже караула при дверях нет.

– Некому.

Лестницей. Скрипит.

Он сорвался со стула, одутловатый и бледный, сверкнув погонами.

– Что надо?

Глянули. К столу прилипли трое во френчах, у двери из двоих серая капля: арестованные:

допрос.

– Что вам надо?

Матросы пружинят; стали стальными; глаза округлились; у матросов звенят мускулы.

– Кто здесь полковник Преображенский?

– Я.

– Мы... к вам.

Четверо офицеров.
– Десять матросов.

Ворвался Болтов.

Лента затрепалась сзади.

Руку в карман.

– Вы - полковник?

Схватился.

– Да.
– руку к кобуре.

– Нет!

Треск. Как щебень посыпалась комната.

– Нет!

Синий дымок на звякнувшей лампе.

Упал.

В пыльной свалке темно, только из соседней комнаты ринулся свет и со светом закручивали троих загремевших было шашками, закрученные навалились на полковничий труп.

– Болтов, списывай в расход!
– рычал пыльный Козодоев.

Еще трое легли под жарким дулом, с затылка.

Еще есть. Много.

В воротах кричали: ура!
– и как свет в темную комнату бежали в Кремль маратовцы. Дежурный взвод офицеров - в архиерейском доме. Неразбредшиеся мобилизованные, спящие вповалку по двору. Сыплется рваная перестрелка. Маратовцы коротким приступом, как вода на прибыли, взяли архиерейский дом, оттуда десятки звякающих шашками, в белых рубахах, выталкиваются в желтую темь, под керосиновые фонари.

Сначала поражало, как эта толпа маратовцев, идя как струя, в толпе повскакавших людей, не смешиваясь лезла на неизвестную цель, потом все, как в жидкости, смешались и уже через десять минут снова поражало порядком.

Кто-то командует, кто-то оцепливает толпы мятежников, непостижимо точно из них выделяясь, окруженные пропускаются по одиночке в собор, уже неизвестно кем открытый (откуда-то притащили церковного сторожа), в соборе гулко гуляет темнота, давящая свет беспомощной на аналое у левого придела. Разоруженные люди, охраняемые безразлично кивающими колеблющимися ликами, испуганно жмутся кучей, подчиняясь дисциплине побежденных, хотя требовать этой удобной для победителей скученности здесь в соборе некому.