Мятежная дочь Рима

— Будем ждать, — проговорил Гальба, обращаясь к столпившимся вокруг него офицерам. Усевшись на траву, он положил на колени свой собственный меч, по-прежнему остававшийся в ножнах, и принялся вертеть его. Беспокойные пальцы Гальбы выбивали по резной рукояти меча нервную дробь. Об этом мече давно уже ходили жуткие слухи — говорили, что рукоятка его, мол, вырезана из кости какого-то особенно упорного и безжалостного его врага. Центурион, естественно, знал об этом, но не пытался положить им конец. Собственно говоря, именно он-то и пустил этот слух во время давней попойки. Рассказ его сопровождался таинственными кивками и многозначительным молчанием. Гальба давно уже пришел к выводу, что командир просто обязан любыми способами поддерживать свою репутацию. Он умел не только одерживать победы, но делать это с блеском.

— Ждать? — возмутился Фалько. — Их же продолжают нанизывать на вертел, как свиней!

— Прислушайся к ветру, — проворчал Гальба. — Мои уши подсказывают мне, что если в кого сейчас и втыкают что-то, то не вертел — просто скотты имеют местных шлюх, а единственное, чем нам это угрожает, так только тем, что грядущим летом здесь народится чертовски много маленьких варваров. Терпение, говорю я тебе. Подождем, пока большая часть наших врагов укроется в круглой башне или рассеется в лесу.

— Но ведь мы же гнали сюда всю ночь напролет…

— Чтобы загнать их в ловушку. В бою нет ничего бесполезнее конницы, когда лошади шатаются от усталости.

Фалько с несчастным видом разглядывал поднимающийся к небу дым от пожарища.

— Как трудно иногда бывает ждать…

— Неужели? — Гальба, вскинув брови, окинул взглядом офицеров. — Не думаю. Этим варварам не вредно на своей шкуре почувствовать, что такое боль и страх. Это напомнит Като, что его жалкая жизнь, которую он посвятил копанию в грязи, краже соседских коров и откармливанию жиреющих свиней, станет еще более безрадостной, если петрианской конницы когда-нибудь в будущем не окажется под рукой, чтобы покарать его врагов.

На лицах декурионов замелькали усмешки. Люди начали понимать.

— Мы двинемся на поиски, только когда его уже ограбят до нитки?

— Потерпи немного и увидишь собственными глазами, Фалько, что он будет счастлив и этому! Такова уж человеческая природа — люди не думают о том, чтобы предупредить несчастье, но бывают весьма благодарны за спасение. А пока выберем место для сражения. Дадим скоттам время упиться пивом из бочек Като, перетрахать подряд всех его шлюх и наполнить их утробы своим семенем.

— Но позволить им мародерствовать…

— Пусть их! Тем легче нам будет прикончить их. А потом вернуть награбленное.

Наконец уже ближе к полудню один из скоттов, с размалеванным голубой краской лицом, сплошь покрытый татуировками, с торжествующим хохотом начал спускаться вниз, к берегу, где выстроились их длинные лодки. Подожженная деревня пылала, как факел, пламя свирепо ревело, а дым уже заволок полнеба. Ужас и боль, которые скотты оставляли за собой, казалось, стелются по земле, словно плач по покойнику; трофеев оказалось столько, что каждый из скоттов едва тащился, сгибаясь чуть ли не вдвое, а отряд их скорее напоминал тяжело груженный караван мулов. Варвары были пьяны в дым, с ног до головы перемазаны кровью и пыхтели, едва не падая на землю под тяжестью награбленного добра. Чего тут только не было — мешки с зерном, железные котлы, тюки шерсти, косы, драгоценности, визжащие от страха свиньи и сбившиеся в кучку перепуганные козы. Вереница самых хорошеньких женщин с веревочной петлей на шее, плача и спотыкаясь, тащилась за ними. Большинство с исцарапанными в кровь лицами, в грязной, разодранной в клочья одежде.

— Вот как это делается в наши дни, ребята, — тихо проговорил, обращаясь к своим конникам, Гальба, расхаживая взад-вперед вдоль цепочки укрывшихся за деревьями солдат. — Что они для вас? Для ваших копий и мечей? Просто солома!

Гальба разделил отряд на две части. Половину отдал под начало Фалько, поскольку привык уважать доблести этого человека, хотя и имел сильные основания сомневаться в его добросердечии. И вот теперь сотня конников Гальбы в два ряда обтекала скрывавший их до сих пор холм, поднятые вверх копья острым частоколом топорщились над ними, словно угрожая низко нависшим облакам. Щиты римлян были выкрашены в кроваво-красный и желтый цвета, полированные доспехи тускло сияли, как рыбья чешуя, шлемы в лучах осеннего солнца отливали серебром. У них с самого начала было перед варварами преимущество — они нападали сверху, обрушившись им на голову, по пологому, травянистому склону холма. Все произошло тихо — ни воинственных кличей, ни пронзительного рева труб, — так что прошло несколько минут, прежде чем скотты вообще заметили их появление. При виде тяжеловооруженных всадников, стремительно приближавшихся к ним, они будто вросли в землю, а потом отовсюду послышались испуганные крики. Награбленное полетело на землю. Несчастные пленницы, словно испуганные овцы, столпившиеся вокруг своих похитителей, тут же стали помехой. Им быстро и бесшумно перерезали горло, и они без стона попадали на землю, как рожь после взмаха серпа. Разъяренные варвары сбились в кучу, оглашая воздух пьяными хриплыми воплями и всем своим видом давая понять, что намерены дорого продать свою жизнь.

Гальба им не мешал.

— Куда легче справиться с варварами в открытом бою, чем вылавливать их в лесах.

Британию покорили пешие легионы, тяжеловооруженная пехота, жестоко подавлявшая любое сопротивление яростно сражавшихся кельтов. Но удерживала завоеванную территорию кавалерия — так бывало всегда. Стоило только варварам понять, что им не под силу справиться с римским легионом, как они ударялись в бегство, рассыпались и бесследно исчезали в лесах, что было несложно, учитывая их легкое вооружение. А в лесах пешие римские солдаты были бессильны. Но другое дело — конница. Именно коннице Рим был обязан падением своих врагов, а на границах империи, к примеру, во Фракии, разводили табуны быстроногих скакунов, достойных таких полководцев, как Гальба. Противники были настороже: варвары готовились ускользнуть, а римляне не сводили с них глаз, чтобы вовремя перехватить и не дать им уйти. Благодаря своим стрелам, оперенным дротикам и длинным копьям конники имели возможность либо прорвать кольцо варваров, уничтожив их на месте, либо разметать их в разные стороны, прикончив всех одного за другим. В некоторых римских армиях на континенте и на Востоке использовалась тяжелая конница, состоящая из воинов в полном боевом вооружении и в латах, державших массивные копья двумя руками, — такие отряды могли без труда сокрушить даже регулярные войска противника. Однако здесь, в Британии, от них было мало проку — тяжеловооруженные отряды были не столь маневренны, как легкая кавалерия. Война здесь больше смахивала на охоту, а в этом Гальбе поистине не было равных.

Кольцо варваров сжималось. Выхватив мечи, они свирепо бряцали ими о щиты, подняв оглушительный гвалт и подбадривая друг друга перед схваткой. Кони римлян чутко прядали ушами, переступая с ноги на ногу. Они уже давно привыкли к этому грохоту, зная, что он означает близость сражения. Гальбе показалось, что у скоттов два вождя. Один, рыжеволосый, держался слева, беспокойно размахивая обнаженным мечом. Второй, всклокоченные светлые волосы которого гривой падали на плечи, подняв над головой огромный двуручный топор, стоял впереди своих людей справа. Оба они вопили и тыкали в римлян средним пальцем хорошо известным им жестом, который у их врагов выражал высшую степень презрения.

Гальба молча перекинул свой меч через луку седла и спокойно ждал. Да и чего ему было спешить? Ведь он научился ездить верхом раньше, чем ходить, убил своего первого врага еще до того, как познал женщину, а карта военных походов, в которых он участвовал, была начертана на его теле боевыми шрамами. И вот теперь как раз наступил один из тех моментов, ради которых, как он считал, и стоит жить — когда время, казалось, останавливается, а нетерпение рвущихся в битву людей перехлестывает через край, — та упоительная минута перед сражением, когда вся жизнь проносится у тебя перед глазами. Он окинул взглядом цепь людей, бок о бок с которыми он ел, пил, спал, мочился, сражался и рисковал жизнью, этих закаленных в боях солдат, чувствуя такую близость с каждым из них, которую никогда не испытывал ни с одной женщиной. Все они как один сидели в седлах молча, вскинув головы, сжимая поводья прикрытой щитом левой рукой — в правой руке высоко поднятое копье, шлем плотно сидит на голове, ноги свободно стоят в стременах, перед тем как по команде дать лошади шпоры.

Да, Гальба любил войну… и то, что война может дать человеку вроде него.

А еще больше он любил охоту.

— Орел, трибун, — пробормотал за его спиной центурион.

Гальба бросил взгляд в ту сторону, куда он указывал. Огромная птица, взмыв в воздух, свободно парила, подхваченная потоком теплого воздуха. Раскинув в стороны могучие крылья, орел описывал широкие круги. Великолепный знак.

— Смотрите — боги благоприятствуют нам! — проревел он, обращаясь к своим людям. — Птица Рима! — Услышав голос хозяина, его боевой конь, черный, как вороново крыло, Империум, согласно мотнул головой. — Вперед!

Загрохотали подковы, и римская конница, словно лава, покатилась вниз по склону холма, все быстрее и быстрее с каждой минутой. Дисциплина, приобретенная годами сражений, заставляла людей держаться вместе. Как только лошади ступили на ровную землю, копья конников одним слаженным движением опустились вниз. Кони, не дожидаясь команды, перешли на рысь, и земля разом содрогнулась под ударами их копыт. Люди, приподнявшись в стременах, вытянулись вперед. Бедра их, сжимавшие бока скакунов, словно окаменели. Каждый глазами выбрал себе цель. И вот уже вокруг кипит бой. Имея дело с более дисциплинированным противником, они бы выстроились клином, чтобы прорвать цепь врагов, но скотты, понятия не имевшие о воинском строе, совершили страшную ошибку, оставив в своих рядах прорехи — кто-то, испугавшись, отпрянул назад, другие, напротив, с криком бросились навстречу римлянам. Римляне, продолжавшие держаться строем, рассчитывали заставить варваров рассыпаться. Именно поэтому, стараясь держаться вместе, кавалеристы двигались рысью. Только когда до варваров оставалось не больше пятидесяти шагов, Гальба резким взмахом руки, в которой держал меч, послал своих людей вперед, и римляне, пришпорив лошадей, перешли на галоп. Лошади, словно почувствовав возбуждение хозяев, стрелой полетели вперед. Трава, вырванная с корнем ударами тяжелых копыт, летела людям в лица, облака пыли поднимались к небу, флажки гордо реяли на ветру, лица людей были искажены криком. Каждый из римлян издал клич своей родной страны, откуда был родом, — Фракии или Сирии, Иберии или Германии.