Мышеловка

— Наконец-то… хоть один нормальный человек появился в поселке… — произнес свою первую фразу Громыхайлов и только после этого посмотрел мне в глаза. — А то я уж думал — так и умру среди придурков. Давай-ка повторим.

Я снова разлил водку.

— Мне надо свидетельство о смерти деда.

— Успеется.

Процедура возлияния и закусывания повторилась.

— А как насчет временного местожительства?

— А ты надолго к нам?

— Да пока водка в магазине не кончится.

— Дельно. Значит, на две недели. На большее у Зинки запасов не хватит.

Громыхайлов выглядел лет на сорок, хотя ему могло быть и больше пятидесяти, и меньше тридцати. Пьяницы как-то консервируются в районе «сороковника». У него были коротко стриженные волосы — ежиком, мясистый ноздреватый нос, короткая борцовская шея и какие-то очумелые глаза.

— Прозит! — сказал я.

— Будь! — отозвался он.

Потом мы откинулись к спинкам стульев и задымили.

— Меня зовут Петром.

— А меня Вадимом.

— Знаю. Ты чего к нам приехал?

— Слушай, Петя, как ты считаешь — убили моего деда или он сам утоп?

Милиционер хмуро посмотрел на меня, хмыкнул, поднял вверх указательный палец и покачал им перед моим носом.

— Но-но! — сказал он и повторил, продолжая покачивать пальцем: — Но-но!..

— Что — «но-но»? Переведи.

— Но-но… — в третий раз сказал он и потянулся к стакану. Я понял, что надо увеличить дозу. Но после очередной порции почувствовал, что и сам начинаю быстро пьянеть. Щедро смазав жареную ножку цыпленка горчицей и хреном, я с аппетитом умял ее.

— Так как насчет деда? — продолжил я. — Кому он тут у вас мешал, Петя?

— Я тебе как другу скажу, Вадик, — ответил милиционер, отправляя в рот щепотку квашеной капусты. — Будешь вынюхивать — завяжу узлом и посажу в погреб. Если даже его и убили, то теперь не вернешь, верно? Давай лучше на спичках потянем — кто за новым пузырем побежит?

— А не треснем? Вон еще полбутылки осталось. Ты мне все-таки ответь.

— Дурной ты какой-то. Русского языка не понимаешь. Немец, что ли?

— Точно, фашист. Пекарь мне хлеба не продает. — Я вдруг всхлипнул, представив, кар; на дне озера лежал дед, а над ним проплывали рыбки, не обращая внимания на утопленника, и лишь раки ползли к нему со всех сторон, а он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, чтобы отогнать их. — Когда ты пекаря посадишь? Он крысиный яд в булочки кладет.

— Я его застрелю, — пообещал Громыхайлов. — Вот прямо сейчас пойду и пристрелю как собаку. Хочешь, пойдем вместе, поглядишь. Слово даю.

— Не надо, — смилостивился я, размякнув. — У него детки маленькие. Он их раками кормит.

— Раками? Это интересно. Надо реквизировать. Я и не знал, что у него детки есть. Он ведь сирота. Вдовец.

— Ах, вдовец? Тогда я вот что тебе скажу, Петр Громыхайлов. Он свою жену на тот свет отправил — довел до петли. На него в Москве всероссийский розыск объявлен. И на старосту вашего тоже. И на доктора Мендлева — этот вообще вивисекцией занимается, без наркоза режет, органы на трансплантацию отправляет. В ЮАР. Я — сотрудник Интерпола. Мы за ним давно гоняемся…

Петя встал, качнулся, выпил стакан водки и нацепил на голову фуражку.

— Где будем делать засаду, товарищ майор? — спросил он, вновь рухнув на стул.

Мы несли какую-то чушь, опьянев до безобразия, и я уже позабыл — зачем и с какой целью явился сюда. Может быть, спросить дорогу к кладбищу? Наконец с большим трудом я вспомнил.

— Кто убил деда? — Перегнувшись через стол, я потряс Петю за лацканы его кителя.

— Я! — икнул он и вытащил откуда-то из-под стола бутылку армянского коньяка. — Это мне взятку дали — чтобы молчал. Хороший коньяк, у меня целый ящик.

— Тогда я тебя арестовываю. Сдать оружие!

— Не имеешь права. Ты не в форме. И у тебя ордера нет.

Пока Петя разливал коньяк, я достал из кармана блокнот и ручку, вырвал листок бумаги. Коряво написал на нем:

«Ордер. Выдан летом оперу и генералу Вадиму Свиридову. Может арестовывать любого и в любые часы до захода солнца. В случае сопротивления может стрелять на поражение. В глаз.

Министр МВД —…»

Расписавшись за министра, я протянул бумажку Громыхайлову. А он мне в ответ сунул стакан коньяка. Потом долго читал мою писульку, шевеля губами.

— Подпись настоящая, — сказал он, посмотрев в окно. — Жаль, солнце еще не село. Подчиняюсь. — И протянул мне свою кобуру, подцепив ее с пола.

Я положил ее на стол, и мы выпили. В голове шумело, как в бойлерной. Мне казалось, что она распухает, увеличивается, растет, словно гигантская тыква, а мысли прыгают в ней, как семечки. О чем я еще хотел спросить Громыхайлова? Зараза… никогда не надо мешать водку с коньяком. В комнату вошла женщина средних лет, поставила на пол ведерко с огурцами, осуждающе посмотрела на нас и сурово произнесла:

— У-у-у нажрались… — потом хлопнула дверью.

— Супруга моя, — пояснил Петя. — Злая-а… Житья от нее нет. И пилит, и пилит… Скоро пополам распилит, как чурку.

— Я тебя склею, — пообещал я. — Будешь как новенький.

— Спасибо, друг. Давай выпьем.

— Петя, — вспомнил вдруг я. — А сын Зинаиды — он где-то здесь, в Полынье?

— Да уж! Куда ему деваться? Должно быть, на болотах прячется.

— На Волшебном камне ночует? Удобно. Давай его вместе ловить. Ты заходишь слева, я — справа.

— Заметано. — Бутылка коньяка быстро пустела.

— А скажи-ка ты мне, болезный, за что его посадили? — Я чувствовал, что в ближайшее время отключусь, и задал свой вопрос на пределе сил. Милиционер долго думал, прежде чем ответить.

— Он… эта… псих. Целую семью вырезал. А девочек ссильничал… А потом… еще… — Глаза Пети закрылись, он опустил голову на стол, аккурат между двумя тарелками, и тихо уснул.

— Только не храпи, — сказал я и поднялся. Меня качнуло так, что я чуть не врезался в стену. Потом кое-как выбрался из дома, открыл калитку и побрел по улице. Редкие прохожие испуганно сторонились меня, но я всем мило улыбался и приглашал в гости, на свой день рождения, который должен был произойти в декабре. Еле добравшись до своего пристанища, я разыскал свою кровать и рухнул на нее замертво.

Разбудила меня тетушка Краб, которая о чем-то жужжала над ухом. Постепенно я стал разбирать отдельные фразы:

— …и дверь не запер… а связался-то с кем?., с пропойцем этим, Петькой… дружка нашел… а ведь дед твой не пил, капли в рот не брал… Вадим?.. Уж не умер ли?..

— Жив я, тетушка, жив, — сознался я, разлепляя веки. — Эта встреча для дела была нужна. Который час?

— Да уж девять минуло.

— Утра или вечера?

— Окстись, миленький! Ночь скоро.

— Понятно. — Я сбросил ноги с кровати. В голове все еще слегка шумело слабо накатывающими на берег морскими волнами. — Итак? Каковы наши результаты? Я пожертвовал своим здоровьем и репутацией трезвенника, чтобы выяснить у милиционера Громыхайлова следующее. А: он сознался, что сам убил деда, и Б: беглый каторжник прячется где-то неподалеку, возможно, вырыв нору под Волшебным камнем. Короче, все впустую, ничего толком я и не выяснил. Но зато слух обо мне прошел по всей Полынье великой…