На берегах Ганга. Торжество любви

— Ваша милость меня знает! — обиделся шикарий и исчез в кустах.

Гастингс постучал в камень, пещера открылась, и он вошел с Марианной внутрь. С интересом рассматривал он убранство. Маргарита быстро приготовила что-то и, сияя от счастья, угощала мать и ее мужа, которого вновь стала называть отцом.

Гастингс находился в приподнятом настроении, и он несколько раз нежно обнимал Маргариту, казалось, что у него с груди упала тяжесть, от которой он сильно страдал. Он опять чувствовал себя сильным и свободным, как всегда, когда боролся со светом, зная, что может победить его собственными силой и волей. Марианна как будто помолодела, а Маргарита и капитан радовались, как дети.

Скоро из кустов вышел шикарий с двумя лошадьми.

— Давай мне лошадей, — крикнул Гастингс, — и вернись к носилкам. Когда услышишь мой рог, придешь сюда!

Шикарий поклонился, передал своему господину поводья и снова исчез в кустах. Остальные вышли из пещеры.

Гастингс торопил с прощанием. Лошадей он оставил капитану и Наразинге. Он повел Марианну и Маргариту, грустным взглядом прощавшуюся с тихим убежищем, через чащу к большой дороге, где стоял паланкин. Вдали, отвернувшись, стояли носильщики и шикарии. Марианна с дочерью вошли в паланкин. Занавески задернули, и Гастингс затрубил в рог. Шикарий подвел носильщиков и громко затрубил по направлению к лагерю.

Вскоре подъехали верхом слуги и повозки со служанками. Никто не подозревал, что в паланкине сидят две дамы, а не одна; из паланкина вытащили палки, прикрепили его к запряженной быстроногими волами повозке и поехали по направлению к Калькутте. Со стороны джунглей все еще раздавался шум погонщиков, рев тигров и выстрелы охотников.

— Возьми мою лучшую лошадь, — приказал Гастингс главному егерю, — и проводи паланкин. Позаботься, чтобы его оставили в парке у входа в комнаты леди и чтобы никого там не было, когда леди выйдет из паланкина. Слышишь, никого!

Очень быстро они доехали до Калькутты. Паланкин подвезли к веранде, ведущей в комнаты дам. Шикарий заранее распорядился, чтобы, кроме старых горничных, никого не было. Сам же он со всеми слугами удалился, и Маргарите удалось незаметно пройти в свою спальню, где ее со слезами радости встретили обе служанки.

Настал конец тишине, так долго царившей на дамской половине дворца: громко раздавалось ликование по случаю выздоровления всеми любимой дочери губернатора. Никому не приходило в голову, что за болезнью барышни могло что-либо скрываться, а что мог думать шикарий — осталось навеки погребенным в его душе. Что бы ни говорили о коварстве и хитрости индусов — индусский слуга умеет свято хранить тайну своего господина.

Гастингс вернулся в лагерь и ожидал в своей палатке возвращения охотников. Скоро они явились с добычей сегодняшнего дня: пятью огромными тиграми. Лорд Торнтон сиял от гордости, на этот раз он по всем правилам убил могучего тигра метким выстрелом в затылок.

Удивленные внезапным отъездом леди Гастингс, все решили, что охота утомительна для женщин и естественно, что она захотела вернуться домой к больной дочери; да и присутствие леди все-таки стесняло свободу лагерной жизни. Поэтому ужин, к которому все собрались в большой палатке, прошел без нее еще веселее и непринужденнее, чем накануне. Мужчины пили, не стесняясь, и только строгие магометане оставались верны заветам своей веры.

На другой день состоялась третья охота на тигров. Гастингс, сдерживавший себя в первый день, теперь проявил весь пыл страстного, смелого и искусного охотника. Казалось, что, уступив первые два дня своим гостям, он теперь хотел во всем превосходить их, и ему действительно удалось уложить на месте трех могучих тигров, великолепные шкуры которых он любезно преподнес лорду Торнтону.

Все общество в веселом настроении, вполне удовлетворенное блестящей охотой, вернулось в Калькутту.

В первый же вечер Гастингс сидел в своей комнате за письменным столом. Вдруг из темноты парка появилась фигура капитана; индийский костюм и накрашенное лицо так меняли его, что даже Гастингс его не узнал.

Гастингс дал ему документы и нужные инструкции и с отеческой нежностью и сердечностью повел его через внутренний коридор в комнаты Марианны. Здесь в маленьком кругу семьи, где опять воцарилась счастливая радость, их встретили с любовью. Только предстоявший на другой день отъезд капитана набрасывал легкую тень грусти на полное надежд и счастья будущее молодой четы.

Капитан свободно выбрался из дворца и вернулся в одну из маленьких гостиниц Калькутты, где остановился под чужим именем.

Гастингс тоже скоро простился и вернулся к своим гостям, ожидавшим его за ужином. Ужин начался очень весело и оживленно. Еще раз вспоминали все происшествия охоты.

Вдруг Гастингс попросил всех умолкнуть и призвал к вниманию.

— Я хотел бы, — сказал он, — сообщить моим уважаемым друзьям о событии, близко касающемся моей семьи. Моя падчерица Маргарита, любимая мною, как родная дочь, поправилась после долгой болезни, и теперь я обязан исполнить желание моей супруги и ее дочери. Оно касается будущности баронессы Маргариты Имгоф, и я надеюсь, что вы с пониманием и участием отнесетесь к моему сообщению.

Все слушали с напряженным вниманием. При последних словах Гастингс мельком взглянул на лорда Торнтона, который, краснея и бледнея, опустил глаза в тарелку.

— Маргарита отдала свое сердце, — продолжал Гастингс, — человеку, прошлое которого служит мне гарантией того, что он станет ей надеждой и опорой в жизни. Итак, я прошу вас всех, друзья мои, выпить за здоровье жениха и невесты: баронессы Маргариты Имгоф и… сэра Эдуарда Синдгэма, находящегося в данный момент в Лондоне.

Общее ликование поднялось за столом, поскольку капитан, несмотря на замкнутость своего характера, сумел заслужить всеобщее уважение.

Все закричали «ура» в честь жениха и невесты и, опорожнив стаканы, поспешили подойти к Гастингсу с поздравлениями.

Лорд Торнтон, склонив голову, с замирающим сердцем ожидал окончания речи Гастингса, уверенный, что услышит свое имя. Неожиданное сообщение ошеломило его. Он глядел на Гастингса, побледнев как полотно. Угроза мелькнула в его глазах. Он с такой силой поставил стакан на стол, что тот разлетелся вдребезги, но за общим волнением никто не обратил на его поступок внимания.

«А, — думал лорд, стиснув зубы. — Он меня обманул, подло, недостойно изменил. Как прав был Францис, предупреждая меня о хитрости и коварном притворстве Гастингса!»

Все вновь уселись по местам, шум несколько затих, и тогда лорд заговорил резким голосом:

— Меня удивляет, сэр Уоррен, что вы хотите отдать вашу дочь за человека, происхождение которого так мало известно, что даже индусы-бродяги предлагают купить тайну, окружающую так называемого капитана Синдгэма.

Со всех сторон послышались удивленные восклицания и ропот неудовольствия, но Гастингс отреагировал совершенно спокойно:

— Я не понимаю ваших слов, лорд Чарльз. Происхождение капитана Синдгэма неизвестно в Англии, потому что его отец служил в Индии и давно покинул свое отечество. Я же отлично знаю, кто он такой, и, каково бы ни было его происхождение, он достоин всех почестей. Наградив его орденом Бани, сам король сравнял его с высшими представителями общества, так что даже пэру государства не стыдно породниться с сэром Эдуардом Синдгэмом.