На берегу незамерзающего Понта

— Я поначалу отвратительно учился в школе. Книжки совсем не читал, кое-как математика давалась. Истории или там… географии… не давался я. Совсем. Сопротивлялся. Ну из класса в класс переводили — куда б они делись. А потом… в восьмом или девятом, наверное, прорвало. Впитывал в себя все, что попадалось, ночами напролет над книгами сидел. Отцовскую библиотеку перелопачивал, хотя там еще много осталось. Фурса ржал. А я глотал одну за другой. Самообразование, блин. Или потребность возникла, или наверстывал. Развивал образное мышление, короче, потому что мы тогда только еще начинали с Владом играть… Мне как-то томик Лорки попался. Я завис. Вот честно. Надолго так. И музыка откуда-то на стихи взялась. Не, я в курсе, что он гомик… Но, блин… «Когда умру, схороните меня с гитарой в речном песке… Когда умру, в апельсиновой роще старой, в любом цветке». Мы ее никогда и не играли, конечно, а тогда казалось, что круче и не бывает. Потом отпустило. А когда отцу хаски подарили, то вообще вопроса, как назвать, не стояло. Лорка. Только имя и осталось.

Полька молчала. Не спала, внимательно слушала, но молчала. И в этом находила тоже что-то особенное, чего никогда не было раньше. Она словно попала в другой мир, другую жизнь, чтобы быть безоговорочно, безусловно счастливой. От того, как спокойно билось его сердце под ее рукой, как слова неторопливо рождались в горле под ее губами. От того, что об этом она и мечтала.

Пазлы стали. Мозаика сложилась в удивительно яркий узор. Все оказалось на своих местах. И от этого было странно. И хорошо.

Чуть погодя Мирош варил им кофе в джезве, как и обещал. Видно, что готовился, ждал. Купил имбирь. И с улыбкой спрашивал:

— Я иногда извращаюсь, ты не против? Мне еще с солью нравится.

— Не против, — смеялась Полька, наблюдая за ним, — но с солью не буду.

Он кивал. И продолжал колдовать. Вот только делал это отчасти криворуко. Отвлекся, не уследил. И ароматная жидкость, закипев, пролилась на плиту. Оставалось только покатываться со смеху, глядя, как он скачет по кухне с воплем: «Блин! Блин! Блин!»

Завернувшись в пледы, они пили то, что у него получилось, и молча слушали ливень. Из открытой форточки несло озоном и льдистой свежестью. Рассеянный свет был серебристого цвета. Серебристого цвета была Лоркина шерсть, в которую, поглаживая, зарывались то его, то ее пальцы.

А потом дождь закончился.

Наступила тишина, скинувшая заслоны, отделявшие их от всего мира. Хаски забеспокоился, стал бродить у входной двери, просясь наружу, — пришлось выводить. Мирош прихватил гитару. Пледы перекочевали в рюкзак. В термосе чай. Бутерброды в пленке. «Посидим у моря», — сказал он ей негромко.

И вот уже на их лицах в невидимом за тучами закате пляшет алый отсвет костра. И людей вокруг по-прежнему нет. Только старая, мокрая, пахнущая трухлявым деревом лодка за спиной. Холодный воздух. И Лорка, носившийся у кромки неожиданно тихой-тихой воды. Мирош складывал из ракушек что-то замысловатое, в чем угадывалось ее имя.

— А Гапону уже получше, — продолжал говорить он. — Кормилин ему вчера прямой эфир устроил, телефон к барабанной установке примотал, стример несчастный. Прикинь там звук был.

— Твой Гапон — идиот, — пробурчала Полина и посмотрела ему прямо в лицо. — И если… если ты такой же идиот, у нас ничего не будет.

— Не такой же, — очень серьезно ответил Иван. — Я и раньше не был. Теперь совсем не буду. Обещаю.

— Но я предупредила, — буркнула она уже с улыбкой и придвинулась к нему.

Он обхватил ее плечи и прижал к боку, внимательно глядя, как резвится Лорка, то подбегая к ним и принося обрывки водорослей и палки, то, наоборот, убегая туда, где чуть плещущиеся волны лизали его лапы.

— Не мерзнешь?

— Не-а, — покачала она головой. Разве может она мерзнуть рядом с ним?

— А я здесь куковал между поездами, когда с тобой в электричках катался.

— Делать тебе было нечего!

— На станции скучно! — шутливо возмутился он. — Зато теперь ты сидишь здесь со мной.

— Корону сними! — хмыкнула Полька. — А я тоже люблю здесь бывать. Зимой особенно. Чтобы без людей.

— Здесь и летом… если пешком по линии пляжа дойти, то долго, и не все психи через камыши прут. А сегодня дубарь. И тихо, — он недолго помолчал, вглядываясь в горизонт, который терялся во мраке — не выйдешь из него, если заблудишься. И продолжил: — В короне я, Зорина, родился. Мешает спать и в салоне машины не помещается. А так я привык.

— И мне привыкать? — Полька скорчила серьезную мину.

— Не, не надо. Я научусь снимать ее на пороге нашего дома. Мужикам в помещении головной убор не положен.

— Нашего?

— Ну когда-то же он будет, — пожал он плечами. Повернул к ней голову, уткнулся носом ей в висок. И прошептал: — У нас это навсегда, не отвертимся.

Она кивнула, вмиг растеряв все слова и мысли. Сидеть рядом с ним на пустынном пляже — уже было предостаточно. И он будто почувствовал, как она молчанием отвечает на его слова. Так отражения или части целого? Потянулся за гитарой, отпуская ее. Тихонько, негромко зашуршал чехлом. Сгустившийся до предела воздух наполнял легкие. Старая лодка — их пристанище на сегодня. Самый счастливый день.

Пальцы шустро взяли аккорд. Он снова взглянул на ее профиль.

— Можно я тебе кое-что покажу?

— Покажи, — она повернулась к Ивану.

— Сырое, как сегодня погода, — предупредил он. — Последние дни со сном напряженка была, и как-то оно… Слушай, короче.

Он снова пробежался по струнам. На этот раз вступление было коротким, словно он больше хотел петь, чем играть. Сказано же, набросок. Его голос звучал увереннее, чем гитара. Вдохновенно, чуточку залихватски. Но и здесь тоже все помещалось всего в несколько строчек:

Второе Рождество на берегу

незамерзающего Понта.

Звезда Царей над изгородью порта.

И не могу сказать, что не могу

жить без тебя — поскольку я живу.

Как видно из бумаги. Существую;

глотаю пиво, пачкаю листву и

топчу траву…

И после них, этих слов, он замолчал, как смолкли и струны. Молчал долго, о чем-то думал, а потом словно попробовал оправдываться:

— Может, пригодится для чего-нибудь.

— На тебя не похоже, — сказала она тихо.

— А это не я. Это Бродский. Песни на Бродского — трендовый тренд.

— Бродского знаю даже я, — хохотнула Полина. — Что, впрочем, не относится к Лорке. Ты явно в поэзии разбираешься лучше меня. Но вот именно, что это Бродский…

В ответ на ее слова снова зазвучала едва улавливаемая мелодия, которую он только что воспроизводил голосом. Сейчас его руки искали в ней выход. Прощупывали путь.

— Это плохо? — наконец, спросил Иван.