На цыпочках через тюльпаны

Мы сидели и кормили птиц. Было классно наблюдать за войной двух селезней из-за куска хлеба так быстро потонувшего, он никому не достался, разве что рыбам. Погода напрочь испортилась, частые порывы ветра заставляли поеживаться и содрогаться всем телом, от учителя это не утаилось.

– Я нам чая захватил, - сказал он и неожиданно полез в портфель.

В его руках появился маленький термос. Грег аккуратно разлил горячий напиток по пластиковым стаканчикам, которые он тоже удосужился захватить и один протянул мне.

– Зеленый с жасмином, - пояснил он и сделал маленький глоток. – Обожаю.

– Спасибо, - промолвил я.

Чай пришелся кстати. Сразу почувствовал, как согревающая жидкость разливается теплом по телу и постепенно унимается дрожь.

– Знаешь Феликс, - вдруг сказал учитель. – А ты особенный парень.

Сначала даже подумал, что неужели и он начнет вливать мне суп в уши, что я весь такой офигенный и смелый, борюсь за жизнь и бла-бла-бла.

– Не из-за болезни, - продолжил он, будто прочитав мои мысли. – Ты всегда был таким. Выделялся, казался старше сверстников, хотя был сорвиголовой.

Он взглянул мне в глаза и улыбнулся.

Я сидел как вкопанный, стараясь не проронить ни слова.

– Понятия не имею насколько тебе тяжело. Сложно, что-то посоветовать, когда не знаешь с чем имеешь дело.

– Мы с Михаль напились недавно, - эта фраза сама вырвалась у меня изо рта.
– Мы заблевали автобус и нас спас водитель.

– То же самое бы сделал.

– Не хочу умирать, - вдруг сказал я.

– Понимаю, - ответил он. – Знаешь, я бы мог тебе сейчас сказать, что это наш удел, рано или поздно каждый из нас умрет и, что на все воля божья. Уверен, тебя сполна напичкали ненужной инфой.

Я сразу вспомнил Веронику.

– По глазам вижу, - рассмеялся Грег. – Вот что Феликс. Ты пойми, что я не господь всемогущий, хотя на его месте мир бы прокачал иначе.

Теперь рассмеялся я, а Грег продолжил:

– Не буду говорить – борись, ты смелый, крутой и сильный и все у тебя будет классно, потому что каждый день мы возносим хвалы небесам и так далее. Но, ты это и так сам знаешь. Единственное, посоветую не думать о болезни как о каком-то грехе или испытании, даже хуже, наказании, сосредоточь мысли на чем-нибудь меньшем. Например, - он почесал затылок.
– Кариес. Маленькая черная дырка на зубе, когда есть – не сильно мешает, когда нет – еще лучше.

Вот так два человека на одну и ту же тему говорят совершенно по-разному, кто-то уверяет, что это испытание, а другой твердит о кариесе.

– А если дырка заболит? – спросил я и отломил кусок хлеба, который потом бросил в пруд, метко угодив по макушке одного селезня.

– Всегда можно запломбировать…

– А если пломба выскочит?

– Значит, запломбируем еще, на этот раз лучше. Нечего смеяться, между прочим, очень хорошая практика. Индийская…

– Правда? И как называется?

– Наименьшее зло, - процедил Грег и допив чай, выбросил стаканчик в мусорное ведро.

– А кто его придумал?

– Я, только что.

А потом Психолог делился школьными историями, рассказывал кучу разных небылиц о моем бывшем классе - последний год обучения я не застал. И этот вечер был лучшим вечером в моей жизни.

Про ночь

На протяжении всей ночи мне было плохо. Не может так из-за кариеса, ну не может просто. Я лежал, прикованный к кровати и ждал, когда все это прекратиться. Когда, наконец, организм, сдастся и перестанет хоть как-то реагировать на боль, закончит меня мучить.

Кости. Такое ощущение, что побили изнутри. Меня ни разу не били, обычно это был я. В школе, дрался за жизненные утверждения, за факты, за расу, за все. Теперь пришло время получить по заслугам.

Про зависть

Трой соскользнул с дерева и сломал руку. Первым к кому он прибежал плакаться был я. Растрогало.

И сейчас, сидя в уже привычной для меня больничной обстановке я волнуюсь за него. Ожидаю вместе с отцом, когда брату наложат гипс, пока мама находится с ним. Внутри всего колотит и не из-за болезни, по другой причине. Это страх, что оставлю братишку одного.

В коридоре душно. Туда-сюда, шмыгая белыми тапочками по ламинированному полу, бегает взбалмошная медсестра. Блуждающий взгляд ребенка с переломом пальца останавливается на мне. Шум приглушается. Но я вижу только медсестру и мальчика. Весь мир, как будто застыл в ожидании большого взрыва, мирового коллапса, столкновения с другой планетой. Живы: только медсестра, не теряющая смысла в работе и ребенок с гипсом, немного пожелтевшим, скорее всего сегодня будут снимать.

Моргаю. Все возвращается на свои места. Трой уже стоит напротив и улыбается, показывая загипсованную руку.

– Круто, правда? Я как Росомаха. Распишешься на руке?

Меня сносит. Так сильно, что я обнимаю брата и прижимаю к себе. Чувствую себя какой-то наседкой, квокающей над своим цыпленком.

– Эй, Феликс, ты чего? – отпирается он, покрываясь румянцем смущения.

А мне плевать, смотрит кто или нет. Пусть завидуют! У меня есть брат, у меня есть еще один пункт в списке: «Хочу, чтобы Трой был сильным».

П У С Т Ь З А В И Д У Ю Т. Я не потерян для жизни, не до конца. И напишу это черным маркером по стене. На всю стену, жирно размазано!

Внутри все горит от злости и счастья. Смешанные чувства. Я вообще наблюдаю за собой какие-то перемены. В зеркале вроде бы мое отражение, но ощущаю себя другим.

Ноябрь подошел к концу.

Четыре месяца и их не продлить.

Про поступок

– Я напишу, Трой – дурак.

Заглядываю в глаза брата и с насмешкой замечаю, как меняется его лицо.

– Ну не на-а-адо, - скулит он и вырывается. Его правая рука свободна, должно быть удобнее, но нет, Трой левша.

Мы в ожидании первого снега. Для меня он – последний.

Последний.

Я узнал о своих шести месяцах совершенно случайно. Подслушанный разговор отца и матери. Ее, материнские, слезы и сдержанные вздохи отца породили во мне ненависть и неверие в них. Прикинулся, что не расслышал, а на самом деле фраза царапнула сердце. Переходили с Троем дорогу. У него был День Рождения, а я со своими мыслями ничего вокруг не вижу и не слышу. С головой углубляюсь в пространство от октября до… а может семь? Восемь? На девяти – кровь из носа