На грани веков. Части I и II
Шрифт:
— Жаловаться жаловался, а когда приставили караулить, не углядел. Самому бы ему всыпать как следует…
Выйдя на опушку, Шрадер сразу увидел косцов, но прислушиваться к их разговору не было времени. Неподалеку на разостланном переднике остатки полдника, а в тени куста кувшин с водой — маленький желтый листик плавает на поверхности. Он кинулся к посудине, схватил, поднес ко рту.
Внезапно раздался пронзительный крик женщины, словно ее кто-то ужалил:
— Микелис, глянь!
Крик был так страшен, что у Шрадера кувшин выскользнул из рук, облив живот и сапоги. Микелис и сам уже видел его, откинул голову и крикнул:
— Андрис!
Шрадер успел еще заметить, что он направился
Шрадер не бежал, ноги сами несли его назад сквозь кустарник, в лес, мимо ямы, откуда только что поднялся, дальше и дальше. Серые стволы елей мелькали по сторонам, ветви напрасно цеплялись, чтобы задержать его. Что-то кричали за его спиной, у ног с воем крутился пес, что-то мягкое ударялось о голенище сапога, кто-то, казалось, вот-вот острыми когтями вцепится в затылок.
Шрадер бежал, бессознательно огибая стволы деревьев, которые, казалось, как нарочно, повырастали здесь вплотную друг к другу. На каком-то пологом откосе прошуршали кусты, он вскочил в каменистый ручей, пробрел по нему вверх по течению — чтобы сбить со следа, мелькнуло у него в сознании. Вылез на сушу, цепляясь за жимолость и бересклет, вскарабкался на крутой берег. Там он впервые перевел дыхание и подождал, пока, в ушах не перестало звенеть и шуметь. Дальше он не мог бежать, пусть что будет, то и будет.
Но ничего не произошло. Собака еще потявкала, покрутилась немного по краю ручья, видно, в самом деле потеряла след, затем убежала, время от времени самодовольно побрехивая. Внизу журчала вода, больше ничего не слышно. Кругом густая чаща елей, вязов и кленов, солнце между стволами изредка посверкивало в глаза. Значит, его загнали к западу, к Атрадзену, как раз в противоположную сторону от того места, куда он намеревался попасть, но это теперь все равно, раз он снова в безопасности.
Он пошел, ноги подкашивались, точно вывихнутые, сапоги стали тяжелыми, еле-еле подымешь. Понурив голову, бессильно опустив руки, брел он по папоротнику, то выходя к обрамленной мелкими березками поляне с высокой травой и красными островками алых цветов, то блуждая в поросли молодых елочек, сквозь которую никак не мог продраться. Усталость проходила, вновь наваливалось щемящее, гнетущее чувство унижения, гнева, бесконечного одиночества. Проклятые! Даже оружия у него нет при себе, чтобы всадить пулю в первого, кто осмелится без должного почтения приблизиться к курляндскому дворянину.
Что?.. Шрадер быстро схватился за голенище сапога, куда эти болваны шведы даже не догадались заглянуть. Там был небольшой одноствольный пистолет, чудесное, подаренное сестрой оружие. Вчера спьяну он совсем забыл о нем, иначе эта латышская собака навряд ли сегодня хлебала бы свою путру. А может, так-то оно и лучше. И то, что вспомнил сейчас, — может, тоже к лучшему. У него же всего одна пуля, а их трое и пес четвертый… Нет, определенно к лучшему, ведь здесь же еще не Курляндия; кто знает, что ждет впереди…
Он шел и шел, поглядывая на солнце, которое опускалось все ниже. Ну что из того, если он пойдет в обратную сторону от Берггофа, к Атрадзену? Время от времени он останавливался и прислушивался. Лишь бы только опять не наскочить на каких-нибудь косарей, эти мужики страшнее волков…
У подножия холма началась диковинная, заросшая крушиной и тростником топь, сквозь кусты блеснула вода. Шрадер внезапно вспомнил про кувшин с водой, который ему так и не дали поднести к губам. Даже давешней палящей жажды больше не чувствовал, так пересохло и перегорело все внутри. По проложенной лесным зверьем тропе
он подтащился к луже, перевесился через кочку, трижды отрываясь, долго тянул теплую, тинистую, кишащую козявками влагу. Поднявшись, передернулся и сплюнул — таким острым было чувство омерзения.Обошел кругом изогнутую лужину. На каком-то холме видел старую каменную скамью, а напротив — торчащую из воды черную корягу, которая напоминала конец затонувшей лодки. Пугливо огляделся: нет ли поблизости какого-нибудь жилья? Но следов не заметно, все выглядит так, будто до него ничья нога здесь не ступала.
Дальше двигаться он был не в силах. Шрадер повалился на скамью и тупо уставился на воду, над которой уже потянулись серые клочья тумана. Не думал больше ни о великом, несвершенном деле, ни о еще более великом несчастье, которое свалилось так неожиданно, ни о соратниках и друзьях, которые, может быть, ничего не знают о случившемся и так же легко могут попасть в западню. Одна-единственная мысль пульсировала в мозгу и горела в каждой жилочке тела: скорее убраться из этой проклятой Лифляндии, от всех этих ужасов — через Дюну…
Внезапно по лесу разнесся отчетливый звон — видимо, барщинников оповещали о конце рабочего дня. Где-то внизу, ближе к той стороне, откуда он притащился. Когда же он слышал его!.. И вдруг хлопнул себя по лбу: ведь это же колокол в Атрадзене! Четыре раза он уже слышал его, сидя на том берегу и дожидаясь темноты. Нет, туда уже нельзя. Старый барон умер, и шведы там наверняка устроили засаду. И все же его охватила волна горячей радости. Ведь чуть пониже, может быть, как раз напротив — господское кладбище. Оттуда он уже три раза подавал своим друзьям условный сигнал и благополучно переправлялся на ту сторону.
Солнце еще раз блеснуло сквозь заросли и камыш. Проклятое светило! Ползет медленно, будто тут еще надо что-то осветить и обогреть. Исчезай же скорее со всеми опасностями, пусть скорее наступит ночь и опустится спасительная тьма!
Как только возчики и драгуны въехали на Птичий холм, Ян вылез из лесу на дорогу. Сокрушенно прислушался к тому, как вдали тарахтят телеги и временами звякает о камень подкова. Затем сгреб валяющийся на обочине обломок оглобли и почти бегом направился назад в корчму. Обе скулы вздулись и покраснели, верхняя губа слегка вздернулась — казалось, что он вот-вот усмехнется. А глаза — глаза не сулили ничего доброго.
Корчмарка осталась на крылечке, качая на коленях ребенка, и, завывая, раскачивалась. На Яна она не обратила никакого внимания, будто и не видела — это его разозлило еще больше. Став перед нею, он угрожающе покрутил своей палицей.
— Пошла отсюда, дай пройти!
Она ухитрилась вплести в завывание и вполне понятные слова.
— Что тебе надо? Кого ты ищешь?
— Корчмаря. Пришибить его хочу.
Та провыла еще сильнее.
— Тогда беги за ним следом! Увезли его.
У Яна опустилась рука. Ему и самому показалось, что в другой телеге лежал корчмарь.
— Ну, тогда они его сами пришибут. А где этот немец, что от меня сбежал вчера?
На это корчмарка не ответила. Теперь ей уже ни до кого не было дела, у самой великая беда. Ян и сам понял, что без толку здесь выспрашивать.
В руках так и зудело треснуть по этой костлявой спине — одно семя, одна порода. Но ребенок верещал так жалобно — как тут ударишь?
Он пошел в конец корчмы, стал под елью, так же как и вчера, долго глядел в проем окошка и постепенно увлекся воображаемой картиной, рисующей, что ему следовало бы делать. Первому — палашом в бок, второго — огреть, подождать, пока ногами не ткнется в землю, потом подскочить и огреть. Прямо по голове — чтоб раскололась, как яйцо…