На ходовом мостике

Были первые победы и первые неудачи, первые герои и первые погибшие. Что ждет черноморцев впереди? Какая война предстоит: долгая, упорная, или нам удастся в течение нескольких недель сломить коварного врага? Я долго не мог уснуть, ворочался, взбивал подушку, а то выходил на балкон.

Ночной Севастополь был погружен в непроглядную густую тьму. На улицах - тревожная, настороженная тишина, изредка нарушаемая шагами патруля или звуком [47] пронесшейся автомашины с затемненными фарами. Как непохож теперь притаившийся Севастополь на тот мирный, довоенный. Каким он бывал оживленным по вечерам, когда на кораблях производилось массовое увольнение в город! Улицы радушно встречали моряков. Особенно людно бывало на Приморском бульваре. И именно сюда упала первая мина, сброшенная на парашюте с вражеского самолета… А прежде, бывало, с Приморского или Краснофлотского бульвара окинешь взглядом панораму севастопольских бухт, залитые огнями корабли и невольно залюбуешься и красотой города и боевыми кораблями.

Вглядываясь в мертвую, без единого блика, морскую гладь, я старался представить себе последние минуты лидера «Москва». Темные ночные воды, тонущий экипаж, вой пикирующих «юнкерсов» и яростная, шквальная стрельба зенитной артиллерии кораблей… А ведь всего на три дня я опоздал. Испытывал укоры совести, как будто был виноват в том, что не разделил с экипажем его участи. Впрочем, потеря была тяжела для всего флота, не только для меня одного…

Далеко за полночь я забылся тревожным чутким сном. И показалось: не успел закрыть глаза, как меня разбудил пронзительный гудок морского завода. Еще не проснувшись, понял: воздушная тревога! Да, так и есть, заводской гудок подхватили сирены, десятки голубоватых снопов света обшаривали небо, нарастала зенитная стрельба. Снова вышел на балкон. Стрельба усиливалась, вокруг содрогались воздух, стены, здания, слышался звон разбитых стекол. Но вот несколько мечущихся по небу прожекторных лучей скрестились и в точке их пересечения оказался вражеский самолет. С большого расстояния он выглядел совсем крошечным, как бы не настоящим, и совсем не опасным. Он то резко снижался, то пытался забрать влево, вправо, а рядом появились белые облачка - зенитчики пытались достать его. Но, видимо, это было не так просто. Впрочем, и фашист решил не рисковать. Не выдержав заградительного огня, он начал удаляться. Стрельба внезапно прекратилась, погасли прожекторы и вновь наступила прежняя тишина. Но это был не последний авианалет в ту ночь: еще трижды меня будила стрельба севастопольских зенитчиков.

Утром у Коновалова все оказалось готово, красные глаза его выдавали бессонную ночь. Я бегло просмотрел документы и сразу понял, что ни сегодня, ни завтра [48] в море не выйду. Эсминец «Незаможник», на который я назначался помощником командира, ремонтировался на морзаводе. Видя мое разочарование, Коновалов укоризненно покачал головой:

–  Командование флота принимает все меры, чтобы срочно ввести в строй корабли, которые стоят на ремонте или достраиваются. Задача первостепенная!

Направляясь к морзаводу, я думал о предстоящей службе. Надеялся на то, что на первых порах во многом должен помочь опыт ввода в строй «Грома» - следует вникнуть в организацию работ, одновременно проводить боевую подготовку экипажа, изучить корабль и людей.

Прежде чем попасть к причальной стенке морзавода, подвергаюсь проверке документов. За проходной меня догнал старший лейтенант и, услышав, что я спрашиваю, как пройти к «Незаможнику», заговорил. Его открытое смуглое лицо показалось мне знакомым, как будто виделись мы совсем недавно.

–  Служить на «Незаможник»?
– спросил он.
– Тогда нам по пути…

–  С сегодняшнего дня назначен помощником командира.

–  А я - штурманом. И тоже с сегодняшнего дня. Кстати, мы ехали одним поездом из Ленинграда.

Так вот где я приметил старшего лейтенанта. Мы пожали друг другу руки, он назвался: Загольский Николай Герасимович. Представился и я. Дорогой успеваю кое-что узнать о штурмане. Оказалось, он уже плавал на «Незаможнике». В 1934 году, будучи призванным во флот, год служил краснофлотцем-рулевым на эсминце, пока не поступил в военно-морское училище. Теперь, после СКУКСа, вновь вернулся на корабль.

–  А на другом корабле не хотелось бы служить?
– спросил я.

Загольский даже приостановился, посмотрел с удивлением.

–  Нет, конечно. Корабль хоть и не первой молодости, но вполне надежен. Да и люди на нем плавали, я вам скажу, отличные. Надеюсь многих застать. На «Незаможник» я сам просился… Впрочем, скоро сами все увидите: вон он, смотрите!
– И штурман указал на верхушки труб и мачт, видневшиеся позади морзаводской стенки, загроможденной различными контейнерами, корабельным оборудованием, подъемниками. [49]

Пройдя по сходне на борт, мы расстались. Сквозь разноголосый шум и трескотню клепальных молотков и чеканок Загольский что-то прокричал на прощанье, взмахнул рукой и направился разыскивать дежурного по кораблю. Я же пошел представиться командиру корабля Николаю Ивановичу Минаеву.

Перед тем как попасть на новый корабль, непременно кое-что уже знаешь о командире. Кто-то из друзей плавал с ним раньше или фамилия его упоминается в приказах по флоту… О Минаеве мне ничего не было известно, на Черноморском флоте я был новичок, еще вчера не знал, где придется служить, с кем плавать. Но когда я вошел в каюту, понял, что была и другая причина - молодость командира.

Минаев не скрывал радости, что наконец-то прибыл помощник. Первое впечатление он произвел благоприятное: аккуратен, подтянут, говорит рассудительно, глаза смотрят дружелюбно и открыто. Оказалось, что на «Незаможнике» он всего несколько месяцев, прибыл на корабль, когда тот уже стоял на ремонте, так что плавать еще не приходилось и о людях экипажа он может судить только по наблюдениям в условиях якорной стоянки. До «Незаможника» плавал на торпедных катерах, затем учился на курсах по подготовке командиров миноносцев.

–  Так что проходить школу боевых действий будем вместе. Это вас не пугает? Нет, ну и хорошо!
– говорил он приятным мягким голосом.
– Однако, кроме текущих дел по ремонту, прошу сразу обратить внимание на боевую подготовку. Как только поднимем якорь - сразу в бой. А потому изыскивайте время, учите людей. В нашем распоряжении недели три-четыре…

Хотелось расспросить командира о людях, о насущных проблемах ремонта, но спрашиваю о главном: как разворачивается боевая обстановка на Черном море. Минаев на минуту задумывается, потом пожимает плечами:

–  Насколько мне известно, крупного флота противника здесь нет, но не исключена возможность его появления. Пока наши корабли не встречались с вражескими. Зато авиация гитлеровцев существенно дает о себе знать. Забрасывают минами фарватеры и входы в базы. Если нашим летчикам и зенитчикам удастся придержать фашистские самолеты, на море наш флот будет иметь явное преимущество. Однако легкой войны ждать не следует - [50] ни на суше, ни на море. Вот почему я прежде всего заговорил о боевой подготовке.

Из командирской каюты я вышел с добрыми чувствами. С одной стороны, Минаев, не скрывая своей молодости и отсутствия опыта в командовании эсминцем, готов был учиться сам, с другой - он ясно понимал насущные задачи экипажа, командного состава, был спокоен и вдумчив. Но, конечно, главным испытанием будет для всех нас море, бои с противником.

На палубе я огляделся. Здесь царил хаос: как при всяком ремонте, она была загромождена движками, бочками, бухтами тросов, на временных деревянных опорах тянулись жгуты кабелей. Пятна сурика пламенели на трубах и палубных надстройках. Вокруг сновали рабочие, матросы в робах, оглушающе гремели клепальные молотки. На одной из труб эсминца была нарисована красная звезда - знак того, что корабль держит первое место по флоту. Как вскоре я узнал, заслужила ее электромеханическая боевая часть (БЧ-5), которой командовал воентехник 2-го ранга Иван Иванович Терещенко.

Именно с этой части я начал свое знакомство с кораблем и экипажем, понимая, что во время ремонта главная нагрузка возложена на машинистов, кочегаров, электриков и трюмных. Ивана Ивановича я встретил в машинном отделении. В рабочем комбинезоне, с промасленной ветошью в руках и озабоченным выражением лица, он походил скорее на пожилого кадрового рабочего, каких я знал когда-то по Макеевскому заводу, чем на моряка-командира.

Мы познакомились, и Терещенко сразу повел показывать хозяйство электромеханической части, довольно обширное. Держать его в порядке было сложно, потому что «Незаможник» - ветеран Черноморского флота. Но и Терещенко не новичок. На эсминце он служил с 1926 года, был сперва кочегаром, командиром отделения, старшиной котельной группы. Он не имел даже среднего образования, но зато обладал прирожденным талантом механика, настолько изучил электромеханическую часть, сумел так ее отладить, что в порядке исключения был назначен командиром машинной группы, а года за три до войны - командиром БЧ-5. Подчиненные души в нем не чаяли. Он их и учил, и наставлял на путь истинный. Каждый раз, когда впоследствии я попадал в машинные отделения, мне казалось, что здесь трудится одна семья, ожидающая [51] прихода гостей: постоянно что-то выверялось, подчищалось, смазывалось и подкрашивалось. И все это делалось с какой-то веселой ловкостью, азартом, а сам хозяин придирчиво осматривался: успеют ли, не проморгают ли чего… Оказалось, что и в кают-компании Иван Иванович популярен и уважаем. Ему и здесь не изменяло чувство юмора. Когда, к примеру, кто-нибудь из молодых командиров спрашивал Терещенко, как это он, не имея специального технического образования, ухитряется держать первое место по флоту, он с веселыми искорками в глазах уверял, что делать это ему помогает «классовый инстинкт», который еще в двадцать четвертом привел его на флот. А заложен он в нем предками, крестьянами села Потоки, которые задолго до революции подпускали в имении князя Трубецкого-младшего «красного петуха». Столь своеобразное толкование истоков своего таланта вызывало неизменный смех…