На хуторе

К управляющему он сразу пошел, даже завтракать не стал, не хотелось. Арсентий по дому ходил полуголый, белотелый, живот выпустив. Видно, не больно его служба заматывала. И жилье было под стать хозяину: просторный пятистенок с мягкими дорожками, с коврами, с тусклым блеском полированной мебели, с тюлевым водопадом штор от потолка до пола, с тяжелыми кистями бархатных скатертей. Недурно жил управляющий.

А с телевизором все удачно получилось и быстро. Там и дел-то было: конденсатор подпаять да лампу посадить на место. Словом, через полчаса телевизор говорил и показывал как миленький.

Управляющий восхищенно чмокал губами, торжествовал:

– Во! Вот это да! Вот это я понимаю! Ну, спасибо! А то вези нашим чертям из района, так всю душу вымотают. Десять раз будешь ездить. Это за тридцать-то верст.

Степан привык к таким речам, про себя лишь посмеиваясь, как люди в наше время считают чуть ли не колдовством такую обыденную вещь.

Денег с управляющего он, конечно, не взял. Но пришлось остаться позавтракать и бутылку выпить, чтобы Арсентий не обиделся. Управляющий мужиком был неплохим, давно уже в хуторе работал, мать его хвалила.

Выпить решили на свежем воздухе, во дворе. От колбасы, сыра, каких-то консервов из пузатого ЗИЛа Степан решительно отказался.

– Я тоже все это, – махнул рукой управляющий, – не уважаю. Мы по-нашему, по-крестьянски.

И скоро шкворчала на столе яичница, зеленый снопик лука лежал, белея нежными луковками, желтело свежее масло в мисочке.

Выпили по первой, заговорили. О машинах речь зашла.

– А ты не думаешь покупать?

– С каких доходов? – засмеялся Степан.

– Э-э, парень, – крякнул управляющий. – С такой головой… Ну-ка, давай по второй, – он выпил и с удовольствием захрустел белой луковицей. – Говоришь, с каких доходов, – продолжал он. – Ты сейчас любой двор у нас возьми… Ну, кроме тех, где алкаши или лодыри. Возьми любой двор, так если машины нет, значит, она на книжке лежит. Вот так, – лицо Арсентия в улыбке расплылось. – А ты говоришь – доходы. Твои-то годки, гляди: у Михаила Кривошлыкова – «Жигули», у Маркеловых, у обоих, у Ивана – «Москвич», у Вальки – «Запорожец», про Тарасовых и говорить нечего, те самолет купят, не поморщатся. Ну, Алешка… Алексей, тот уже три машины, наверное, пропил. Но мотоцикл все равно имеет. Вот так! Не-ет… Чего зря грешить. Механизаторы у нас живут – хоть раскулачивай. Да и в животноводстве за привесы неплохо получают. Вот так! А с твоей головой… Бросай к черту этот завод. Привози своих, и гарантия… Я тебе гарантию даю: через два года на машине будешь.

Случай был удобный, и Степан, словно не всерьез, сказал:

– Ну приеду, положим. А где работать?

– Здор'oво… – покачал головой Арсентий. – Работать… Ты же по электрической части. Видел комплекс? Армяне который делали?

– В прошлом году видел.

– Ну вот, уже монтаж кончаем. Где-то в сентябре пустим. Там по электрике – кричи! – специалист нужен. И механика надо. Сто сорок рублей – пожалуйста.

– Ну а жена где? – все так же со смешком, будто не всерьез, продолжал Степан. – Она – экономист, бухгалтер.

– Да там же, в комплексе, – отвечал Арсентий. – Или учетчицей. Я этого черта все равно прогоню. Пьет, хоть ты его убей… Много ей не будет, а восемьдесят рублей – это тоже деньги. Вот так. И я тебе вот что скажу. Это, парень, раньше все нос воротили – деревня, мол, навоз. В нашем колхозе, я тебе скажу, при наших землях жить можно. И неплохо. От нас люди не вижу чтоб убегали, нет, не вижу. А что там город, культура и прочее! Это, я тебе скажу, ерунда. Может, молодежи и нужны всякие танцы, клубы, а постарше, семейным, в наше время главное – работа. Хорошая работа, получаешь хорошо, с харчами достаток, жильем не обижен – все в порядке. Живи – не тужи. А культура, я гляжу, у всех одинаковая. Брат у меня двоюродный в городе. Катерина, сестра, в районе. Культура у всех одинаковая – телевизор глядеть. Вот и всё.

Так они просидели, пробеседовали до самого полудня. Мать уже корову подоила, когда Степан домой вернулся.

– Ты где, мой сынок, бродишь? – спросила она. – Бабушка вон говорит: спал-спал и пропал.

– Гляну – спит, гляну – спит, – подсмеивалась бабка.

– И-и, Господи, – процеживая молоко, говорила мать, – чего ж им в городе не спать, на всем на готовом? И хлебушка им привезут, и молока, спи себе да спи. Попей, мой сынок, парного, – налила она кружку.

Степан выпил молоко и раздумывал о своем – о том времени скором, когда рано или поздно возиться с коровой будет Ольга. Раздумывая об этом, Степан спросил у матери рассеянно:

– Ты ее три раза доишь?

– А как же, мой сынок! Да пока еще по-божески, сюда гоняют. А вот с той недели придется в обедах на летник бегать. И не доить нельзя. Прямо беда.

– Слушай, – все так же рассеянно, в раздумье сказал Степан, – а если ее продать? В колхозе можно молоко покупать или у соседей. Много ли нам надо!

Мать остолбенела. Мгновение-другое она ничего не могла вымолвить, лишь глядела на сына, помаргивая короткими светлыми ресничками, белые выгоревшие брови ее поднялись вверх, густо заморщинив лоб. Наконец она опомнилась.

– Ты, мой сынок, либо сдурел! Эдакую корову переводить! Нарекет еще… Господи, не слухай его, – плаксиво прибавила она. – Да такой ядовой коровы, как наша Марта, на всем хуторе нет. Скажи ему, мама, скажи…

– Уж ядовая-а-а… Как пригонют, другие на баз, а наша никак не наистся. Всю ночь готова ходить.

– Да на нашу Марту все завидуют! Все мне говорят: хоть бы она телочку принесла! И на такую золоту у тебя, мой сынок, язык поворачивается!

– Ладно, ладно, не шуми. Золото, золото… Руки скоро не будут владать от этого золота. А то бы брала молоко в колхозе и горя не знала.

– Ага, – покивала головой мать, – счас, растопорься, много тебе вольют. Школьникам, в интернат, и то отказывают. Все государству – и никаких.

– Ну, у людей бери…

– Ты, мой сыночек, либо переспал иль со вчерашнего не очунел… Значит, пресного надо попить – беги. Кислого захочешь – снова к добрым людям. Вареничков сготовить или блинцов испечь… А иде маслице, сметанка иде, каймачок, творожок? Опять подайте, люди добрые! Иряну захочешь – и того Христа ради надо просить. Так уж… – махнула она рукой. – Плетешь, не знаю чего. Об деле бы подумал. Завтра зачнем косить. Такую страсть божию нам предстоит одолеть. Мама, ты на сад ходила?

– Ходила, глядела. И на обережье была. Аржанец зачал цвесть. Старые люди на эту пору, бывало, говорили: счас пуд сена – что пуд меду.

– Значит, завтра с богом… Пойду хоть чуток прилягу, – сказала мать. – Скоро сбираться.

А Степан у бабки спросил:

– Не слыхала, бабушка, грибы пошли?

– Какие сейчас грибы… Одни змеиные. Добрым-то рано.

– Схожу все же, промнусь.

Грибы водились за рекой. Прямо от берега шел осинник с топольками, место сыроватое, сплошь заполоненное колючим ежевичником. Но чуть далее, к опушке, в дубках, водились белые, сыроежки, дубовики. Но появлялись они по лету не вдруг, а лишь к июлю-августу. Степан здесь и искать не стал, пошел без задержки.

Крапива нынче удалась, у речки стояла по обе стороны тропы прямо-таки заставой богатырской. Да и все удалось в нынешнем добром году. Подорожник во всю ширь дороги зелено стлался чуть не лопушиными листьями. Фиолетовое войско шалфея толпилось на опушке, возле тернов. А уж в степи…

В степи нынче было славно. Первые два колка, осины с дубками, Степан пропустил и пошел к большому, березовому. И вдруг, поднявшись на пригорок, он остановился: ложбина, лежащая перед ним, была залита ясным желтым светом. Это заросли донника недвижно стояли, покоя на сочных стеблях светлую желтизну сережек. Это молочайник, досыта напоенный, нынче радовал глаз зеленовато-желтыми, свежими веточками.