На исходе дня. История ночи

Власти Лондона и других осажденных городов предпринимали разнообразные шаги для ужесточения дисциплины.

Главным образом это были меры, направленные на восстановление порядка в общественных местах, где усилия уже были сосредоточены на улучшении санитарных условий и мощении улиц. Поздние часы работы пивных стали излюбленной мишенью правительственных предписаний. Одна из газет в 1785 году настаивала на том, что ночлежки — «истинные вместилища негодяев, как мужчин, так и женщин, которые грабят публику по ночам и нарушают ее покой» — должны быть закрыты все одновременно¹⁵.

Однако исключительную важность имели два более стремительных наступления, проходившие во многих городах. Первое требовало усовершенствований в освещении общественных мест. Являясь широко известным символом прогресса на протяжении XVIII столетия, свет обладал огромным потенциалом как оружие общественного контроля. В 1736 году Лондон получил почти 5 тысяч масляных ламп для ночного освещения в любое время года. В преамбуле парламентского акта, направленного на «улучшение освещения улиц», упоминались лондонские «частые убийства, грабежи, кражи со взломом» и другие «уголовные преступления», совершаемые «по ночам». Прогресс в освещении городов по обе стороны Атлантики был достигнут благодаря использованию для этой цели масла, полученного от китобойного промысла, набиравшего обороты в течение века. «Никто не может игнорировать тот незначительный факт, что преступления почти всегда совершаются ночью», — ходатайствовали женевские радетели повышения качества освещения. Внедренные в Лондоне в середине 1780-х годов масляные лампы Арганда радикально отличались тем, что фитиль в них зажигался при более высоких температурах. Это новшество, а также новый, закрывающий пламя лампы стеклянный цилиндр позволяли получить заметно более яркий свет¹⁶.

Несомненно, XIX век шел по пути, проложенному XVIII столетием, но все же внедрение уличных светильников, работающих на угольном газе, сыграло более значимую роль. После того как они впервые появились на лондонской Пэлл-Мэлл в начале 1807 года, The Times восторженно писала: «Для Британского королевства после мореходства не существует ничего столь же важного». Действительно, свет, который излучала одна газовая горелка, был в 10–12 раз ярче, чем свет свечи или старой масляной лампы. Поскольку светильниками теперь были снабжены все главные магистрали города, возникла необходимость в использовании матового стекла для смягчения яркости. К 1823 году почти 40 тысяч фонарей освещали более двухсот миль лондонских улиц. Многие большие и малые города как в Британии, так и за ее пределами, например Париж, Берлин и Балтимор, вскоре пошли по проторенному Лондоном пути. Растущая популярность газового освещения позволила Liverpool Mercury объявить, что «дневной свет» скоро будет «властвовать на наших улицах и в магазинах ночь напролет». Сидней Паркер из романа «Сэндитон» (1817) Джейн Остин утверждал, что газ «сделал для предотвращения преступности больше, чем любой человек в Англии со времен Альфреда Великого»¹⁷.

Не менее важным для общественной безопасности было реформирование органов законного принуждения. Как заявляла London Chronicle в 1758 году, «свет и бдительность — злейшие враги негодяев». На протяжении XVIII века количество ночных дозоров увеличивалось и рос их профессионализм. С созданием специальных сил по борьбе с пожарами дозорные смогли сосредоточить свои усилия на борьбе с преступностью. Париж, как и ряд других европейских городов, фактически уже полагался на силу garde, специально обученных полицейских. Меньшим энтузиазмом отличались англичане, жившие в тех местах, где по традиции недоверчиво относились к авторитарным силам. Критики парламентского билля 1755 года о реформировании бристольского дозора выражали недовольство усилением власти, которую констебли и дозорные имели право применять для задержания ночных бродяг, вследствие чего «свобода лучших горожан может быть подвергнута опасности». Не менее настойчиво один из авторов Public Advertiser протестовал против учреждения ночных патрулей по образцу французской полиции, «чтобы шокировать нас за каждым углом»¹⁸.

Тем не менее перед лицом растущей преступности настроение общества начинало меняться, и Лондон постепенно совершенствовал свой дозор. Один из первых сторонников «создания профессиональной полиции» в Лондоне писал в 1762 году: «Наши дома будут защищены от пожара и наши люди — от нападения грабителей; безработным ученикам ремесленников будет запрещено шататься по улицам, а дерзкой проститутке — обманывать нерадивого клиента». Сначала в Вестминстере, потом повсюду дозорные становились более организованными, более многочисленными и более энергичными, что в конечном счете вылилось в учреждение в 1829 году столичной полиции, а затем последовало разрешение парламента на создание провинциальной полиции. Главный сторонник столичной полиции министр внутренних дел сэр Роберт Пиль писал премьер-министру: «Я хочу научить людей, что свобода состоит не в том, что ваш дом может быть ограблен организованными шайками воров, и не в том, что улицы Лондона могут находиться в распоряжении пьяных шлюх и мерзавцев»¹⁹.

В течение XIX века газовое освещение и профессиональная полиция преобразили ночную жизнь по обе стороны Атлантики. Размыв границы между днем и ночью, они изменили темп и масштаб человеческой жизни. Говоря с иронией, в некоторых районах, обеспокоенных промышленным загрязнением, ночи становились ярче именно потому, что дым и копоть затемняли улицы днем. В крупных и малых городах ночью появилась возможность для большей, чем когда-либо, свободы передвижения во времени и пространстве. И несмотря на увеличение количества пешеходов, улицы и площади стали более безопасными. Посетитель Лондона уже в 1829 году сообщал: «Длинные огненные цепочки, образованные тысячами ламп, тянутся на огромные расстояния. Витрины магазинов, освещенные с особенным блеском и заполненные дорогими товарами, которые служат приманкой для покупателей и, кажется, сверкают ярче за счет отражения в многочисленных зеркалах, производят самый поразительный эффект. Улицы запружены людьми, и тысячи изысканных экипажей едут к определенному часу на званый обед или туда, где можно послушать мелодии Пасты. Встречаются и ночные дозорные, возглавляемые современным Догберри. Они отправляются на обход из окружного караульного помещения по двое, в добротных мундирах, с фонарями и дубинками, гордые своей кратковременной властью и полные свирепой решимости охранять покой короля».

Постоянный житель Нью-Йорка вторил в 1853 году: «Возможности для вечерних прогулок существенно улучшились, и по многим улицам вечером пройтись так же безопасно и приятно, как при дневном свете». Тогда же и освещение домов стало ярче и безопаснее. Снижение доверия к свечам и одновременно использование менее воспламеняемых строительных материалов резко сократили количество городских пожаров, таким образом поощряя семьи освещать свои дома по вечерам²⁰.

Улучшилась ли жизнь с отступлением темноты, нельзя сказать определенно. Помимо того что угольный газ имел тошнотворный запах, он являлся источником вредных выделений. Критики жаловались, что свет был слишком резким. На заводах стал применяться посменный труд, таким же образом владельцы осуществляли промышленный надзор. Ночь утратила свою конфиденциальность. Не только взгляд человека теперь получил возможность проникать дальше, но и самих этих взглядов стало гораздо больше, включая прежде всего взгляды полиции. По мере того как власти усиливали свое влияние, центры городов превращались в полицейские сообщества. Всех людей по ночам пристально осматривали, что иногда доводило до конфуза. Парадоксальный случай произошел в 1825 году: лондонский адвокат Джордж Прайс, помочившийся возле уличного фонаря на Мэйден-лейн, был обвинен в том, что имеет непристойный вид, — хотя темной ночью в таком поведении не было ничего необычного. Человек должен был вести себя в обществе все более и более сдержанно. Пьянство, драка, все формы хулиганства пали жертвой общественного надзора. Половые связи, даже романтические отношения требовали большей осторожности и контроля над физическими желаниями. «Все эти тайны, — писал французский поэт о недозволенном поведении, — освещены для свидетелей уличными фонарями из дурных углов»²¹.

Усовершенствование освещения и профессиональной полиции привели к противоречию между общественной безопасностью и личной уединенностью. Никто не сформулировал этот конфликт столь же изящно, как Ральф Уолдо Эмерсон, который написал: «В той же мере, в какой газовый свет признан лучшей ночной полицией, мир защищает себя безжалостной публичностью». Зачастую в английских городах не только полицейские ведомства обеспечивали уличное освещение, но и сами фонари приобрели известность «полицейских светильников». Даже домашние интерьеры, вследствие повышения качества освещения, стали лучше видны проходящим мимо; некоторые отправлялись на вечернюю прогулку только для того, чтобы внимательно рассмотреть своих соседей. Немного преувеличивая, автор работы «Берлин превращается в столицу» (Berlin Becomes а Metropolis) в 1868 году отмечал: «С изобретением газового света наша вечерняя жизнь получила неописуемую интенсивность, наш пульс участился, нервное возбуждение усилилось; мы должны были изменить свою внешность, свое поведение и свои привычки, потому что им нужно было соответствовать другому освещению»²².

Поскольку сон теперь занимал меньше времени, день каждого человека увеличился. Важно и то, что сон все большего количества людей приобретал цельность. Начиная с конца XVII века, благодаря тому что спать стали ложиться позже и освещение улучшилось, сон, поделенный на части, в крупных и малых городах постепенно, сначала среди зажиточных семей, затем среди прочих социальных слоев, утрачивал свою обыденность. Более интенсивное использование искусственного освещения как в доме, так и вне дома изменило согласно возрасту суточные ритмы человека. К середине XIX века — видимо, только у тех, кому было недоступно достаточное освещение, — сон по-прежнему делился на части, особенно когда приходилось рано ложиться спать. Например, выходец из рабочей среды, автор сочинения «Великий грязнуля» (The Great Unwashed; 1868), отмечал, что ночью, когда улицы города еще находились «в состоянии относительной суеты», рабочие, которые должны были «вставать ранним утром», «уже спали первым сном». Соответственно изменилась и значимость ночных сновидений. Как правило, промежуток бодрствования уже не был занят обдумыванием приснившегося ночью. С переходом к более крепкому и непрерывному сну все больше людей теряли связь со своими сновидениями и, как следствие, утрачивали повод для глубочайших душевных волнений. Мало иронии в том, что, превратив ночь в день, современная технология помогла преградить путь человеческой душе. Очень вероятно, что это было самой серьезной потерей, по словам старинного поэта, «уничтожившей наш первый сон и обманувшей наши мечты и фантазии»²³.

III

Нам нужны электрические лампы, которые тысячами своих огней беспощадно уничтожат ваши таинственные, отвратительные, пленительные тени!

Филиппо Томмазо Маринетти (1912)²⁴

По крайней мере несколько главных городов противились усовершенствованию искусственного освещения. В Риме папа Григорий XVI (1765–1846), руководствуясь неожиданным поворотом логики, запретил уличные фонари, дабы простой люд не мог воспользоваться их светом для разжигания бунта. Возражение против освещения прозвучало и в Кёльне, который, как объявил один из посетителей в 1801 году, «отстал по меньшей мере на два века от остальной Германии в развитии искусств и наук». Kolnische Zeitung в 1819 году опубликовала список аргументов, включавший в себя утверждение, что лампы противоречат «Божественному замыслу мироздания», предопределившему «темноту в ночное время». В Англии, чтобы сэкономить деньги, такие провинциальные центры, как Шеффилд, Лестер и Норидж, в 1820-е годы по-прежнему откладывали на потом освещение улиц «темными ночами»²⁵. Даже в городах, снабженных газом, это происходило не везде. Центральные бульвары, как и торговые районы, и зоны проживания зажиточных классов, имели большую вероятность получить светильники. Искусственное освещение стало и символом, и определяющим фактором городской дифференциации. Многочисленные отдаленные переулки, боковые улицы и аллеи были по-прежнему лишены общественного освещения. Писатель вспоминал о своем детстве в Берлине: «Стоило сделать шаг на боковые улицы, и вы ощущали, что вернулись в прошедшие столетия». Со своей стороны, низшие классы в плохо освещенных многонаселенных районах чувствовали себя изолированными от основных городских магистралей и зон проживания более богатых людей. Хотя их предки когда-то слонялись по городам, как им заблагорассудится, удерживая ночное господство над обширными территориями, бедняки все более сосредоточивались в неосвещенных районах, подверженных разгулу преступности, как показано на гравюрах Гюстава Доре, изобразившего лондонские трущобы. «За пределами цивилизации», — заметил в середине века богатый житель Нью-Йорка, говоря об убогих окрестностях²⁶.

Примечательно, что во время вспыхивавших порой городских беспорядков в первую очередь страдали уличные фонари. В противоположность папским опасениям, свет был другом установленного порядка. По тактическим и символическим причинам именно этот инструмент правительственного надзора подвергся разрушениям от Милана до Гётеборга. Посвященный Парижу периода революции 1830 года знаменитый роман Виктора Гюго «Отверженные» (1862) содержит главу, названную «Уличный мальчишка — враг освещения» и демонстрирующую технику битья фонарей сиротой Гаврошем в буржуазных районах. «Вместе с reverberes [96] , — говорилось в сообщении о первой ночи Июльской революции, — были уничтожены все прочие символы предательской королевской власти». Подобное рассказывал очевидец и о революции 1848 года в Вене: «Множество людей, в основном низших сословий, собрались на Гласисе, били газовые фонари, рушили фонарные столбы… Из труб шел газ и вырывались гигантские красные столбы огня»²⁷.

96

Фонари (фр.).